Глядя на руки миссис Матри, он заметил, что они унизаны необыкновенными кольцами. Их было немного, но все с превосходными камнями. Он осмелился восторженно отозваться об огромном солитёре, который она носила на левой руке, и, когда они заговорили о бриллиантах, она сняла кольцо с руки, чтобы он мог лучше рассмотреть его. Она сказала, что у камня долгая история. Отец купил его у заезжего трагика, которому крупно не повезло в Омахе, а перед этим провалом он играл в пустых театрах Денвера, Топики, Канзас-Сити и других городов. На деньги, полученные за кольцо, были куплены билеты всей труппе до Нью-Йорка, и это было единственное доброе дело за всю историю камня. Актёр выиграл его у шулера, картёжник, в свою очередь, чтобы заполучить бриллиант, убил его хозяина в ссоре, а тот купил почти даром у приказчика, укравшего его у своего хозяина, торговца драгоценностями.

— Должно быть, тот, кто нашёл когда-то этот алмаз где-нибудь в Кимберлийских копях или в каком-нибудь другом месте, тайно вынес его оттуда и продал Международному бриллиантовому тресту — вот что было в начале его истории. А конец мы знаем. Правда же, мистер Тарвин?

Задавая вопросы, она всегда поднимала брови и улыбалась поощрительно, словно требуя утвердительного ответа, что Тарвин и делал с готовностью. Он бы согласился сейчас и с гипотезой, опровергающей открытия Галилея и Ньютона, если бы миссис Матри попросила его об этом. Он сидел рядом с ней, натянутый, как стрела, исполненный твёрдого намерения добиться своего и напоминающий собаку, идущую по следу, — само внимание и готовность.

— Иногда я вглядываюсь в его грани, словно надеясь увидеть отпечатавшиеся на них картины преступлений, свидетелем которых он был, — сказала она. — О, как это интересно, особенно убийство, не правда ли, мистер Тарвин? Я просто дрожу, когда думаю об этом. Но более всего мне нравится сам камень. Какой красивый, посмотрите. Па всегда говорил мне, что ему не доводилось в жизни видеть камня лучше этого, а ведь он был хозяином отеля и повидал много замечательных алмазов на своих постояльцах. — Она с нежностью вглядывалась во влажную глубину бриллианта. — О, нет ничего на свете лучше такого камня — нет, ничего! — словно выдохнула она. Глаза её засветились. И впервые за время разговора он услышал в её голосе неподдельную искренность и естественность.

— Я могла бы всю жизнь, не отрываясь, смотреть на прекрасный камень, и, если он действительно хорош, мне не важно, что он из себя представляет и откуда взялся. Па знал, как я люблю драгоценные камни, и всегда покупал их у своих постояльцев. Коммивояжёры очень любят бриллианты, но не всегда могут отличить хороший камень от плохого. Па удавалось выгодно покупать их, — сказала она задумчиво, сжимая свои хорошенькие губки, — но он всегда брал только самые лучшие, а потом обменивал их, если была возможность, на те, что были ещё прекраснее. Иногда за один камень он мог отдать два-три, если в них был хоть малейший дефект, но зато получал взамен по-настоящему прекрасный бриллиант. Он знал, что я люблю только очень хорошие камни. Ах, как я люблю их! Они лучше людей. Они всегда при тебе и всегда прекрасны!

— Мне кажется, я знаю одно ожерелье, которое понравилось бы вам, если вы действительно любите такие вещи, — произнёс Тарвин спокойно.

— Правда? — Её лицо засветилось от радости. — А где же оно?

— Очень далеко отсюда.

— А, знаю, у Тиффани![2] — воскликнула она. — Знаю я вас! — добавила она, возвращаясь к привычной, несколько искусственной интонации.

— Нет. Намного дальше.

— Где же тогда?

— В Индии.

На мгновение она с интересом уставилась на него.

— Расскажите же мне, какое оно, — попросила она. И снова её отношение к Тарвину и манера речи изменились. Был лишь один предмет, заставлявший её быть серьёзной. — Оно и в самом деле прекрасно?

— Оно не просто прекрасно — оно прекраснее всего на свете, — сказал Тарвин и остановился.

— Ну же! Не мучайте меня! — воскликнула она. — Из чего оно?

— Из бриллиантов, жемчужин, рубинов, опалов, бирюзы, аметистов, сапфиров — их не счесть. Рубины величиной с ваш кулак, алмазы размером с куриное яйцо — им цены нет, это целое состояние.

Она затаила дыхание. Потом, после длинной паузы, вздохнула: «О!» и, наконец, прошептала томно, рассеянно, страстно: «О!»

— И где же оно все-таки? — вдруг резко спросила она.

— Висит на шее идола где-то в Раджпутане. Вы хотите, чтобы оно было вашим? — спросил он тоном жёстким и неумолимым.

— Да, — ответила она, засмеявшись.

— Я достану его для вас, — сказал Тарвин просто.

— Да, достанете! — Она надула губки.

— Достану, — повторил Тарвин.

В Топазе президент «Трех К» занял комнаты в отеле, что стоял у железной дороги, и задержался ещё на день. Тарвин и Шерифф завладели им, показывая ему город и его, как они говорили, «природные богатства». Тарвин отправился с президентом за город и под открытым небом, посреди широкой равнины, в виду покрытых снежными шапками гор пустился в рассуждения о том, что Топаз было бы целесообразно и даже необходимо сделать конечным пунктом новой железнодорожной ветви и назначить здесь управляющего, построить мастерские и паровозное депо.

Тарвин обещал президенту, что, если он даст шанс его родному городу, Топаз окажется достойным и не подведёт. Президент должен был ответить лишь на один вопрос: какой город более достоин такого уникального шанса — Топаз или соседний Растлер, по мнению же Тарвина, тут и выбирать было нечего. Главное, с чем приходится считаться, говорил он, это характер жителей города. Обитатели Растлера — словно сонные мухи, и все это знают: там нет ни торговли, ни промышленности, там нет энергии, нет денег, нет жизни. А теперь взгляните на Топаз! Характер его жителей виден сразу, стоит лишь пройтись по его улицам. Вот уж кто давным-давно пробудился, не то что спящий мёртвым сном Растлер. Жители Топаза живут ради бизнеса, ради дела, они верят в свой город и готовы все свои деньги поставить на эту лошадку.

И, несмотря на все эти пропагандистские речи, внутренний голос подсказывал, что ему не удастся убедить президента, и сейчас, в преддверии грядущей неудачи, горечь поражения, которое он потерпел от Кейт, стала ещё острее. Он виделся с Кейт после возвращения из Кэнон-Сити и знал, что разве только чудо смогло бы удержать её от отъезда в Индию через три дня.

Он смог забыть о существовании Кейт на то время, пока боролся за Топаз, но после прощания с Матри внезапная острая боль напомнила ему о ней. Он взял с неё обещание отправиться вечером к Горячим Ключам вместе с компанией приглашённых. Он ждал этой поездки, потому что это была его последняя надежда. Он хотел в последний раз объясниться с ней.

Поездка на Горячие Ключи задумывалась для того, чтобы показать президенту и его жене, какой зимний курорт нужно построить в Топазе в будущем; гости согласились отправиться туда вместе с компанией, на скорую руку собранной Тарвином. В надежде улучить минутку для спокойного разговора с Кейт он пригласил ещё трех мужчин — почтмейстера Максима, Хеклера, издателя топазской газеты «Телеграмма» (оба были его коллегами по торговой палате), и одного симпатичного англичанина по имени Кармейтен. Он рассчитывал, что они займут беседой президента и тогда удастся выкроить полчаса на разговор с Кейт, не нанося ущерба делам города. Ему вдруг пришло в голову, что к этому моменту президент может захотеть обновить свои впечатления о городе, а Хеклер был именно тем человеком, который мог сослужить здесь хорошую службу.

Тарвин придержал свою лошадь и, приотстав немного от группы, оказался вровень с Кейт. Кармейтен, с которым он был в приятельских отношениях, сразу уступил ему своё место рядом с Кейт и помчался вперёд, догонять остальную компанию.

Она подняла на Тарвина свои выразительные глаза, лишь только он осадил лошадь рядом с нею, и безмолвно умоляла его избавить их обоих от продолжения безнадёжного спора, но лицо Тарвина окаменело, и даже голос ангела не тронул бы сейчас его сердца: он не стал бы слушать его.