- Воли хочу, князь, воли.

Телятевский пожал плечами.

- И так вольны мы с тобой. Тебе ли еще воли желать? Значит, чего-то еще хочешь. Али сам не знаешь, чего?

Болотников промолчал.

- Не гневайся, что опять старое поминаю - сказал Телятевский, только чего ты все-таки от батюшки моего сбежал?

- А он меня засечь обещал, - очень ласково ответил Болотников. - Вот и пришлось уматывать из-под княжеского крылышка. А с чего это ты со мной такой разговор завел, князь?

- Любопытен ты мне, Иван Исаич. Из-под кнута бежал, бесправным смердом по свету скитался, а стал вон кем - Набольший Воевода, в ратном деле искусен. Согласись, не с каждым такое случается.

- Не каждый свою судьбу ищет. Я искал. А не искал бы, сейчас бы под тобой холопом ходил; может ты б меня уже засек давно, - я, знаешь, княжескую волю не больно-то жалую.

- Крепко князей не любишь, воевода, - усмехнулся Телятевский.

- Не люблю. А чего любить? - Болотников указал вниз. - Вон, видишь, сколько князей да прочих бояр за моей головушкой буйной аж до Тулы приперлись.

- Так и за моей тоже, - возразил Телятевский.

- Тебя да Шаховского царь еще простить может, меня - никогда. Я для него враг лютый.

- Лютый, лютый, еще какой лютый, - согласился Телятевский. - Ну, а как, скажи, Иван Исаич, без князей да бояр ты Русь мыслишь, ведь на них все держится, без них разбой жуткий начнется да разброд по всей земле русской.

- Авось не начнется.

- Начнется, - уверенно сказал Телятевский, разбой начнется и разброд.

- Почему ты, князь, всех, кроме себя, разбойниками да развратниками считаешь?

- Зачем всех? Тебя я не считаю ни разбойником, на развратником, хотя ты вон сколько народу согнал да каждому по сабле в руку всунул. Однако ж ты всех по себе тоже не меряй, Иван Исаич.

Болотников помолчал. Спустя минуту произнес:

- Люди - они добрые, князь. Ты им только не мешай. А они лучше, чем ты думаешь.

На лице князя появилась усмешка.

- Не лезь под нож - и не зарежут. Так?

- Если хочешь - так.

Телятевский немного постоял, подумал, как бы сомневаясь, говорить или нет, наконец, сказал, наклонившись к Болотникову:

- Скажи, воевода, никому не откроюсь, может, ты царем хочешь стать? Ну, не бойся, говори. Тогда я с тобой до конца. А, воевода?

Болотников отступил на шаг, взглянул Телятевскому прямо в глаза и сказал только одно слово:

- Хитер!

Повернулся и пошел прочь.

Зачем Болотников пошел против Шуйского?

Вся жизнь толкала его к этому. Более половины ее прошло в неволе. Но все же не вся, только более половины. И тот отрезок времени, когда Болотников почувствовал себя человеком, почувствовал, что такое воля, впился в его существо и навсегда засел осколком в его душе. Без воли не жизнь, без воли нельзя. Тесно без нее, плохо. Совсем недавно стал Ванька Иваном Исаичем, но обратно в Ваньку его уже никогда не превратить. Скорее умрет, но умрет Иваном Исаичем, не Ванькой.

Зачем пошел против Шуйского князь Шаховской? Наверное, затем же, зачем и Андрей Телятевский: гордые, дерзкие, править хотят, не желают под Шуйским ходить. Как сказал однажды Шаховской, "под Годуновым побыли, теперь под Шуйским, потом под Сабуровым... Так, глядишь, и до Романовых дойдет. Позор-то какой!" Князья! А что сделаешь - тоже рюриково семя. По дороге им с Болотниковым, ну и ладно.

Зачем пошел так называемый царевич Петр? Это совсем понятно: если б казацкий атаман не бунтовал - не был бы он казацким атаманом.

Ну, Димитрию-самозванцу и польским панам сам бог велел на русского царя переть, здесь все ясно.

А вот зачем пошел бунтовать Алеша Светлый, понять не так-то просто. Действительно, что подтолкнуло этого чистого мальчика к участию в грязном и кровавом бунте? Чистые мечтанья?.. Да нет, они еще расплывчаты, неопределенны. Ненависть?.. Стоило заглянуть ему в глаза, чтобы стало ясно, что ни о какой направленной, осознанной ненависти не может быть и речи. Алеша верил Болотникову, верил безоглядно; он видел в нем кого угодно - отца, учителя, но только не бунтовщика. Алеша был предан Болотникову всей душой, и эта преданность сделала его заметным человеком в Болотниковском окружении.

Он был смел и наивен. Причем наивность иногда доходила до глупости, а смелость, казалось, происходила из неумения различить опасность. Алеша был добрым, безобидным малым. Хорошим малым.

И еще ему везло. В бою он очертя голову лез в самую гущу. Всегда. И удивительное дело - никогда еще не был даже ранен. Везунчик - вот кто такой был Алеша Светлый.

Поэтому когда Алеша вызвался подорвать плотину - его не стали отговаривать. Если кому и должно повезти - так только ему.

Болотников подошел к Алеше и крепко его обнял.

- Благослови тебя Господь, - сказал. - Доплыви.

Алеша мотнул головой, лихо отбрасывая непослушные русые волосы. Улыбнулся.

- Доплыву, Иван Исаич. Будет Шуйским веселье!

Болотников поцеловал его в губы, слегка подтолкнул к выходу и отвернулся. А князь Телятевский еще долго грустно глядел ему вслед.

Ладья, доверху нагруженная бочонками с порохом, в которой плыли Алеша Светлый и еще пять человек, взорвалась, не дотянув каких-то ста саженей до плотины.

Болотников сидел за столом, сжав в крепкий кулак пальцы левой руки, и медленно, вдумчиво пил густое красное вино. Тяжелый, немного хмельной взор его бродил по стенам.

Напротив сидел Шаховской.

Шаховской поглядел, как Болотников опорожнил еще один кубок, и сказал:

- А ты, Иван Исаич, поздоровей пить будешь, нежели царевич. Тому, чтоб совсем окосеть, семи таких кубков хватает.

- Пошто мне царевич? Князь, Григорий Петрович, мне царя надо. Где же царь? Царя бы сюда...

- Придет Димитрий, Иван Исаич, придет обязательно. Конечно, без нижних складов туговато будет, да ничего: Тула Калуги покрепче. И запасов на нас, слава богу, хватает. Хватит, чего там, должно хватить. А Димитрий не задержится, я верю. Нам лишь бы срок переждать. Ну, люду тульскому, ясное дело, придется потерпеть малость. Так не впервой же. Про то, что ты давеча говорил, думал я, воевода, и так тебе скажу: нечего нам за шеи свои опасаться - чтоб их свернуть, тулянам надо здорово еще руки отрастить. Силы-то у нас хватает, есть сила. Все есть, лишь терпение надо иметь. А терпеть не нам с тобой учиться, правда, Иван Исаич?