Горько оплакивал безвозвратно умершую молодость итальянский математик и врач эпохи Возрождения Джироламо Кардано: «Наступление старости заставляет каждого человека жалеть о том, что он не умер в детстве». Этому пессимистическому настрою созвучна знаменитая сентенция немецкого реформатора Мартина Лютера: «Старость — живая могила». А в 1905 году, в эпоху великих открытий и надежд молодого XX века, мир услышал слова, от которых повеяло жестокими сумерками инквизиции.

Один из самых выдающихся медиков того времени, американец В. Ослер, заявил, что старики становятся в тягость себе и другим, мешают техническому, культурному и социальному прогрессу. Ссылаясь на то, что острота ума ухудшается с возрастом, Ослер делал вывод: у пожилых людей юридическая ответственность ниже, чем у молодых. По мнению Ослера, семьдесят процентов созидательной работы люди выполняют, как правило, до сорока пяти лет и ещё двадцать процентов до пятидесяти. Примеры? Вот они. Альберт Эйнштейн, Нильс Бор, Поль Дирак сделали свои наиболее выдающиеся открытия в двадцать шесть — двадцать семь лет. В двадцать восемь Карл Линней опубликовал «Систему природы». Джемсу Уатту не было тридцати, когда он изобрёл паровую машину. К эволюционной идее происхождения видов Чарлз Дарвин пришёл в — тридцатилетнем возрасте (в завершённом виде свою работу учёный выпустил, правда, лишь через два десятилетия). Николай Лобачевский сделал доклад о созданной им неевклидовой геометрии в тридцать четыре года. Дмитрию Менделееву, когда он сообщил об открытии периодического закона, исполнилось тридцать пять лет. Исаак Ньютон заложил фундамент новой физики задолго до сорока. Редко кто, даже среди гениев, создал что-либо сопоставимое с главным достижением жизни после сорока-пятидесяти лет…

И Ослер выступил с идеей евтанасии — «гуманного» умерщвления стариков. Дескать, всех, кто дожил до шестидесяти лет, следует — надо же додуматься до такого! — усыплять навсегда хлороформом…

Даже А. Вейсман, теоретически обосновавший необходимость и полезность смерти, не «поднялся» до столь значительных социальных выводов.

Бессмертие живого существа возможно, считал Вейсман. Но естественный отбор предпочёл смертных, ибо старые мешают молодым. «Отсюда следует, — писал он в «Очерках по наследственности и смежным проблемам биологии», — с одной стороны, необходимость размножения, а с другой — полезность смерти. Особи, даже частью утратившие свою жизнеспособность, не только бесполезны, но вредны для вида, так как они занимают место, которое могло бы принадлежать более жизнеспособным. Поэтому естественный отбор, по-видимому, должен был сократить жизнь нашей гипотетически бессмертной особи как раз на тот срок, в течение которого она бесполезна для вида. Иными словами, он должен был сократить продолжительность жизни особи до тех пределов, которые обеспечили бы наиболее благоприятные условия для одновременного существования максимального количества жизнеспособных особей.

Если в свете этих соображений смерть представляется благоприятным явлением, — оговаривался Вейсман, — то это ещё не значит, что её следует объяснять только таким «телеологическим» путём.

Мы можем также допустить, что она проистекает от причин, лежащих в самой природе жизни. Лёд плавает на поверхности поды, и это может быть для нас по той или иной причине полезным. Но плавает он не потому, что это нам полезно, а в силу своей молекулярной структуры. Именно так до сих пор объясняли и смерть — не как полезное приспособление, а как нечто изначально присущее самой природе живого.

Я, однако, не верю в правильность этого объяснения; я считаю смерть не первичной необходимостью, а вторичным приспособительным явлением. Я уверен в том, что жизни присуща определённая продолжительность не оттого, что вечное существование противоречит самой природе жизни, а потому, что вечное существование отдельных особей было бы ничем не оправданной роскошью. Приведённая выше гипотеза происхождения и необходимости смерти приводит меня к убеждению, что организмы утратили в конце концов способность обновлять «изнашивающиеся» клетки не потому, что клетки в силу своей природы не могут размножаться безгранично, а потому, что способность к безграничному размножению исчезла, когда в ней отпала необходимость. Я считаю, что эта точка зрения хотя и не доказана, но, во всяком случае, весьма правдоподобна».

Любопытно, что ровно за год до скандального появления на свет дьявольской рекомендации Ослера балканская пресса опубликовала мало кем замеченный очерк «Старость», принадлежащий перу хорватского литератора А. Матоша.

Хотя физиологи оспаривают творческие возможности пожилых людей, писал Матош, всё же на поприще интеллектуального творчества многие старики не уступали молодым. Самый крупный греческий драматург Софокл в глубокой старости создаёт трагедию «Эдип в Колоне». Лучшие свои трагедии на закате жизни пишет знаменитый римский поэт и философ Сенека. Имея за плечами 94 года, Сократ закончил «Хвалебную песнь Афине». Его критик Горгий жил 107 лет, причём не оставил занятий наукой до последнего дня. Когда Горгия спросили, не надоело ли ему влачить жалкое существование в столь почтенном возрасте, он ответил: «У меня нет причин жаловаться на старость!» Самый крупный философ Эллады Платон умер в 80 лет, продолжая на смертном одре записывать свои мысли. Вольтер в глубокой старости сохранил неповторимо тонкое остроумие и едкий сарказм. Когда ему пошёл 84-й год, он приехал в Париж на представление своей пьесы «Ирэна». Взволнованный восторженным приёмом соотечественников, изгнанник умер там же, в Париже, на руках у почитателей. Немецкому поэту Гёте было за 70, когда он создал «Годы странствований Вильгельма Мейстера». Накануне смерти завершил он вторую часть «Фауста» — самого сильного своего творения, так и не дождавшись его выхода в свет. Вспомним Льва Толстого! Исполненный юношеского энтузиазма, он до глубокой старости творил и боролся, будоража мир новыми философскими идеями. Микеланджело и Тициан с завидной энергией работали в 90 лет, причём умели создавать не менее замечательные шедевры, чем в пору юности и зрелости. Композитор Верди, написав 80-летним старцем оперу «Фальстаф», сумел резко изменить своё мировоззрение, отрешившись от многих прежних взглядов. Не утратили бодрости духа и свежести взгляда Галилей и Ньютон: на склоне лет они продолжали разрабатывать новые научные и философские системы.