Вокруг опять началось смятение. Грубый мужской голос захлебнулся кровью, послышались крики, и из тьмы явился молодой Александр, золотоволосый, с дикими глазами, с окровавленным мечом в руке.

- Царь! - закричал он. Расталкивая всех, кто попадался ему на пути, царевич шагал ко мне.

- По-моему, он просто оглушен, господин, - сказал я.

Александр сурово посмотрел на меня, затем обратился к кольцу аргивян, все еще державших в руках мечи.

- Взять, - скомандовал он, - всех!

Никос и остальные разоружили аргивян и увели их во тьму.

- Ты спас жизнь моего отца, - сказал Александр.

Тут Парменион и другие военачальники наконец подошли к нам и склонились над телом Филиппа.

- Я хочу, чтобы убийц повесили, - сказал Александр в ночную тьму. Только пусть сначала они расскажут, кто заплатил им.

Но никто не слушал его. Александр остановил свои полные ярости глаза на мне:

- Будь возле царя, потом я присоединюсь к вам. - И удалился. Трудно было поверить, что царевичу еще только восемнадцать лет.

4

Филипп не пришел в себя и через час. Я последовал за военачальниками, которые отнесли царя в жалкую хижину из бревен; глинобитный пол помещения покрывали грязные конские шкуры. Я стоял в открытых дверях, копье аргивянина все еще оставалось в моих руках. Офицеры уложили Филиппа на скромную постель с заботой, которую мне редко приходилось видеть. Потом лекари и полководцы столпились возле царя. Испуганная рабыня принесла кувшинчик с вином.

Филипп очнулся. Хотя врачи настаивали, чтобы он оставался на ложе, царь поднялся. Приближенные помогли ему устроиться в складном походном кресле.

Вопль, полный муки, распорол ночь. Филипп резко поднял голову. Тут раздался другой вопль, громче и страшнее первого.

Филипп подозвал одного из военачальников, который склонил ухо к губам царя. Тот что-то проговорил, полководец кивнул и вылетел из хижины, минуя меня.

Вокруг царя деловито сновали лекари. Один из них омывал затылок Филиппа. Я видел, что полотно окровавлено. Другой растирал какую-то мазь в мелкой плошке. Разогретая огоньком свечи, она пахла камфорой.

- Вина. - Царь впервые заговорил громко после падения. - Еще вина.

Глаза девушки зажглись. Она облегченно вздохнула. Ей не могло быть больше тринадцати или четырнадцати.

Через несколько мгновений я увидел, что к хижине приближается небольшое шествие. Впереди выступал полководец, которого посылал Филипп, крупный, коренастый мужчина с жестким лицом, борода которого казалась еще чернее, чем у самого царя. Полководец был кривоног, звали его Антипатром. Но об этом я узнал потом. Возле него шествовал Александр, побледневший от гнева или чего-то другого, глаза царевича все еще пылали. За ним вышагивали с полдюжины молодцов, избранных им Соратников. Все они были чисто выбриты, как и сам Александр, поэтому казались моложе своих лет.

Соратники остановились в дверях. Александр прошел внутрь, за ним последовал Антипатр.

Царевич отправился прямо к отцу.

- Слава богам! Ты жив!

Филипп криво усмехнулся.

- Мой череп оказался прочнее, чем они рассчитывали.

Если передо мной и в самом деле были отец и сын, то они совсем не походили друг на друга. Рядом со смуглым и темноволосым Филиппом, лицо которого покрывала щетинистая борода, а толстые руки заросли шерстью и были покрыты белыми шрамами, Александр сиял чистым золотом волос, белой кожей, глаза его блестели. Я припомнил одного из своих прежних знакомых. Я называл его Золотым; по неизвестным мне причинам смутное воспоминание заставило меня поежиться.

- Я еще узнаю, кто в ответе за это, - мрачно бросил Александр.

Но Филипп махнул рукой:

- Мы и так знаем это: Афины, Демосфен или кто-то из его друзей.

- Они подкупили аргивян. Я повешу всех.

- Нет, - сказал Филипп. - Только тех, у кого в руках было оружие. Остальные не имеют к этому никакого отношения.

- Откуда ты можешь знать? Позволь мне заставить их рассказать истину.

- Истину? - Лицо Филиппа искривила сардоническая усмешка. - Посади любого ногами в огонь, и услышишь от него именно то, что хочешь. Разве это истина? Разве этому тебя учил Аристотель?

Прежде чем Александр успел ответить, заговорил Парменион:

- Этот человек спас твою жизнь. - Он указал на меня.

Филипп посмотрел на меня единственным целым глазом.

- Когда царь лежал и его собирались убить, он пробился через аргивян и вырвал копье у убийцы.

Филипп нахмурился, пытаясь что-то припомнить, и наконец сказал:

- Орион, так, кажется?

- Да, господин, - отвечал я.

Он подозвал меня к себе:

- В каком ты сейчас отряде?

- В фаланге Никоса, господин.

- Никоса? Хорошо. Но раз ты отлично послужил мне, теперь будешь состоять в моей личной охране. Скажешь, чтобы тебя одели как надо. Антипатр, покажи ему, где разместились мои телохранители.

Антипатр коротко кивнул.

- Пойдем со мной, - сказал он.

Он вывел меня за пределы хижины.

- Ты скиф, да? Значит, умеешь ездить верхом, - сказал он.

- Выходит, что так.

Он кисло посмотрел на меня:

- Что ж, тебе это пригодится.

Так я стал одним из телохранителей Филиппа. Новые мои сотоварищи, царские телохранители, почти все были македонцами. В основном это были отпрыски древних и благородных семейств, хотя среди них имелись несколько чужеземцев, подобных мне. Я быстро узнал, что македонская знать учится ездить верхом прежде, чем ходить. Во всяком случае, так говорили, но оснований для сомнений у меня не было; они и в самом деле словно родились в седле. Все первое утро я потратил, приглядываясь к тому, как другие седлают своих могучих коней и скачут галопом по голой земле к месту ристалищ.

Солнце еще только ползло к зениту, а я уже знал все, что мне было нужно. При езде без седла и стремян приходилось тесно стискивать коленями бока лошади и держать поводья в левой руке, чтобы освободить правую для копья или меча. В общем-то нехитрое дело. Я сказал коноводу, ведавшему загонами, что готов сесть в седло. Тот вывел солового жеребца. Тем временем несколько других телохранителей подошли, чтобы посмотреть, как я справлюсь с конем. Я вскочил на спину жеребца и коленями послал его вперед. Однако у коня были собственные планы на сегодняшний день. Он начал отчаянно брыкаться, крутиться, вертеться, пытаясь сбросить меня со спины. Воины, заходясь хохотом, хлопали себя по ляжкам; я должен был показать, на что способен, и для этого мне явно предоставили животное самого скверного нрава.