— А тебе что за дело? — без тени дружелюбия вопрошал сэр Андерс фон Веллесхайм, уставившись на него, как на неуклюжего и не шибко расторопного лакея.

— Меня зовут Леон, — с легким поклоном представился бородатый, — я охотник. Хорошо знаю эти места… и готов предложить вам помощь. Все-таки через лес продираться — это не то же самое, что по дороге пылить.

— Дядечка, — с ухмылкой обратился к Леону Освальд, — а ты ничего не путаешь? То есть, помогать ближнему — дело, конечно, благородное. Вот только золотых гор мы тебе за это отсыпать не можем. Мы ж ведь и сами — кто, по-твоему? Изгнанники, приживалы. Голытьба, одним словом. На моего спутника… ну этого, с надменным лицом, не смотрите. Это у него просто привычка такая… вредная. Кто-то с детства привыкает в носу ковыряться. А он вот привык считать себя благородным дворянином.

Если бы глаза сэра Андерса сверкнули в тот момент еще хоть чуточку ярче, бывшего вора могло обжечь или ослепить.

— Ну… не все же стоит мерить деньгами, — Леон пожал плечами, — услуга за услугу тоже может оказаться равноценным обменом. Я помогаю вам в лесу — и вы тоже сможете помочь мне кое в чем. Как люди при оружии, боевитые.

— Точно подмечено — боевитые, — сказал Освальд, — а не дети малые. С чего ж тогда ты взял, что мы заблудимся в этом лесу? Мы ведь уже там гуляли. Хоть и не заходили слишком далеко.

— К тому же я сам охотник, — взял слово и Сиградд, — то есть был охотником.

— Первое, — ничуть не смутившись, парировал Леон, — судя по внешности, я говорю с… северянином. Готов поспорить, у тебя на родине нет таких густых и обширных лесов. Второе: не думаю, что во время охоты тебе приходилось забредать слишком далеко. Ну и третье: сомневаюсь, что в тех лесах, где ты охотился прежде, водится… кое-что… кое-кто, делающий здешний лес не самым приятным местом для прогулок.

— Если ты о ходячих мертвяках, — снова не без надменности сообщил сэр Андерс, — то с этой бедой мы уже разобрались.

— Мертвяки? — с легкой усмешкой как бы переспросил охотник, — да демоны с ними, с мертвяками! Я говорю о твари, обитающей где-то далеко в дебрях. Чудовищной твари, из-за которой немало охотников и грибников так и не вернулись домой. А кто чудом спасся, покрывались холодным потом, вспоминая о встрече с ней. Случалось даже, что эта зверюга выходила к людским поселениям, страху наводила.

— К поселениям? Ну-ну, — с высокомерной небрежностью бросил сэр Андерс, — может, крестьяне и могли напугаться какого-то зверя. Но мы, как ты правильно заметил, воины. И если твоя тварь из мяса и костей, то мой меч пронзит даже ее — сколько бы народу она за свою жизнь ни напугала и ни сожрала.

— Я тоже… это, — вторил ему Сиградд, — это звери меня боятся, а не я зверей!

— Похвальная храбрость, — голос охотника Леона прозвучал с грустной иронией, — только вот тварь в здешних лесах — похоже, не просто зверь. А ублюдок, прижитый от самого дьявола. Достаточно сказать, что после жалоб крестьян в прошлом году местный барон отправил в лес отряд своих ратников. Десяток бойцов, до зубов вооруженных. Велел ту зверюгу извести… но куда там! Вернулся из отряда только один, да и то потому, что вовремя дал деру. В чем, что важно, не постеснялся потом признаться. Потому что случай был не из тех, когда стоит стесняться. Вот и оцените сами свои шансы… учитывая эту историю.

— Можно подумать, такой человек как ты поможет нам справиться с тварью, — сэр Андерс недоверчиво оглядел охотника, отмечая его далеко не богатырское сложение, а из оружия — только лук с колчаном стрел за спиной да нож на поясе.

Про то, что среди них есть волшебница, рыцарь предпочел лишний раз не упоминать.

— Нет! — отвечал Леон, зачем-то вскидывая указательный палец, — я могу помочь вам… избежать встречи с тварью. Не оказаться у нее на пути и, тем самым, не угодить к ней в пасть.

— Хорошо, — подумав пару мгновений, ответила за всех Равенна, — пожалуй, глупо было бы отказываться от помощи, особенно добровольной. Только… если сможешь, подожди хотя бы до завтра. Когда, надеюсь, мы определимся с местом поисков.

— А если не сможешь, — добавил к сказанному ею Освальд, — тогда, уж прости, наши дороги разойдутся… немножко. В том смысле, что мы в лес пойдем, ну а ты… а ты, дружок, пойдешь лесом.

Говоря о лесном чудище, охотник Леон погорячился. Отцом той твари был вовсе не дьявол. И вообще связь того жуткого зверя с Преисподней была весьма и весьма опосредованной.

Родителями зверюге послужили обычные обитатели этих обширных и диких лесов. Правда, не белочки или зайчики, но медведи — которые вовсе не нуждались в некой адской силе, чтобы нагнать страху хоть на других зверей, а хоть и на неосторожных двуногих, забредших в чащу. А особо невезучим встреча с ними даже стоила жизни.

Вот только в данном случае везенье изменило как раз самим хищникам. Конкретно, медведице, которой только предстояло дать жизнь зверю, впоследствии названному дьявольским ублюдком.

Наверное, редкий зверь, даже хищный, пренебрег бы едой, которая покорно валяется под ногами. Не пренебрегла и медведица, по-своему, по-звериному рассудив, что свежее мясо еще догнать надо, а зачем утруждать себя, силы тратя, если вот оно — еще съедобное тело двуногого, не разложившееся и не расклеванное покамест мародерами-воронами. Тем паче, медведица уже носила в себе детеныша, уже чувствовала его вроде незначительную, но навязчивую тяжесть. И потому гоняться за свежатиной желанием не горела.

На беду — в том числе и на ее, медвежью, беду — тело принадлежало некроманту Лиру. Что как раз за пару дней до прихода медведицы стал пленником оскверненной пещеры.

Разумеется, новоиспеченный труп был пропитан Скверной — от опытного некроманта и не стоило ждать другого. И (ну а как же иначе?) почти вся эта Скверна перешла в медведицу вместе со съеденным мясом. Вкус у того мяса даже ей, хищнице, не брезгующей падалью, оттого казался не шибко приятным. Но в борьбе брезгливости и голода чаще все-таки побеждал голод. Каковой медведица с недавних пор чувствовала особенно остро, ибо питаться ей приходилось за двоих.

И именно этот, второй, которому медведица была обязана своим голодом, еще до рождения своего испытал действие Скверны в полной мере. Нет, родился-то он таким же существом из костей и мяса, как и его родители. Вот только путь себе — самый первый путь в жизни — медвежонок проложил когтями, выросшими у него слишком рано. Гораздо раньше, чем у других косолапых обитателей лесов.

Наружу медвежонок выбрался, буквально прорвавшись сквозь мать. С кровью вылез — после чего шансов выжить у медведицы просто не было. Но тот, кому предстояло вырасти в чудовищного зверя, способного в одиночку расправиться с отрядом баронских ратников, не больно-то, как оказалось, нуждался в материнской заботе. И хоть присосался он жадно к еще теплому телу медведицы, но жаждал не молока — крови.

С той-то поры именно кровь сделалась любимым блюдом этого хищного урода, без какого предпочла бы обойтись любая, не расставшаяся до конца со здравым смыслом, семья. Вскоре грибники и охотники, забредая в лес далеко, стали все чаще натыкаться на растерзанные и обескровленные трупы зверей. Их, трупов этих, требовалось много, чтоб насытить растущую тварь. И потому много оставалось после его трапезы отходов: мяса, внутренностей, жил, не говоря уж про кости. Ничего из этого аппетита у отродья Скверны не вызывало.

Нельзя было, впрочем, сказать, что те же кости совсем не интересовали чудовище. Для останков злополучного некроманта тварь сделала исключение, оказавшись не чуждой своего рода сентиментальности. Точнее, ощущала некое родство с костями Лира — тоже оскверненными, тоже тронутыми этой злой, искажающей творения Всевышнего, силой.

Вот потому чуявший Скверну зверь сумел разыскать череп и другие уцелевшие кости некроманта. Обнаружились они, кстати, неподалеку от «родной» берлоги: медведица, наткнувшаяся на труп Лира, только часть объела на месте, а остальное запасливо отволокла домой.