Ребенок — великое счастье в доме,

Сокровище! Праздник! Звезда во мгле!

Ведь выжил твой сын, не зачах, не помер, —

Чего ж ты толкуешь о горе и зле?

— Ни денег, ни времени нет, соседка!

Унять его нужно, — а бьешь за плач,

Сказать ему нужно, — не дом, а клетка.

Играть ему нужно, — из тряпки — мяч.

Сокровище, да не по жизни нашей.

С утра до полуночи крик да рев,

Ему опостылела наша каша

С приправой из ругани и пинков.

Всё вместе: столовая, кухня, спальня.

Обои облуплены, шкаф опух,

Скамейка расслаблена, печь печальна.

В окно никогда не поет петух.

Восход ли, закат ли — все та же темень

Прорехи, и крохи, и смрад и пот —

Вот счастье, сужденное бедным семьям.

Все прочие радости — для господ!

Вот был бы ты песиком, на собачку

Охотников много меж праздных бар.

Забыл бы трущобу и маму-прачку…

Но нету купца на такой товар.

Тихо-смирно лежи в своей торбочке, пес,

Не скребись, не возись, мой щенок.

От кондукторских глаз спрячь и ушки и нос, —

Безбилетного дело — молчок.

Я продам тебя в городе господам

На хорошую жизнь, — сыть да гладь, —

Хоть и жалость, и горечь, и просто срам

Мне за деньги тебя продавать.

Блохи выведутся. Будешь чесан и мыт

— Позабудешь село и поля.

Поболит, поболит — а потом отболит,

Позабудешь ты скоро меня.

Облаченный в суконное пальтецо,

Отречешься от брата-пса.

Каковы богачи — таковы их псы:

Будешь нищего гнать с крыльца.

Позабудешь кличку свою — Буян,

Будешь зваться как барский сын.

Будет песик мой зваться как мальчуган,

А питаться — как господин.

Попрощаться — мне лапу подашь. Любя —

С расставанием поспешу.

А на деньги за проданного тебя

Башмаки куплю малышу.

Февраль 1941

И снова над струей тяжелой

В зеленой ивовой тени

Та мельница, что в оны дни

Баллады для меня молола.

Молола демонов сердитых,

Гнездившихся в моей груди,

А ныне только шум воды

Промалывает запах жита.

Весна на Сороти. Отпетых

Буянов шайка топит пса.

О чем, скажи, твоя слеза

Над глубиною сельской Леты?

Но псу не хочется в могилу.

Смотри — как зелено кругом!

Пыль, сыплемая колесом,

Совсем глаза запорошила.

Стою на искрящейся травке,

Под небом, пахнущем землей.

У ветхой мельницы гнилой…

Зачем ребята топят шавку?

Бросается в речную заводь

Зеленая лесная мгла.

Но с дна дремучего — всплыла,

И долго ей придется плавать.

Ночами, назло человеку,

Здесь водят рыбы хоровод.

Мечтаю, юный сумасброд,

Что мельница смолола — реку…

Тот хлеб, который пекарь выпек,

Рожден из пыли водяной…

И, многое поняв, — домой

По раковинам от улиток.

Сыплет, сыплет, сыплет снег.

Над равниною бесплодной

Мириадами летят

Мотыльки зимы холодной.

Одноцветны, как тоска,

Холодны, как злая доля,

Засыпают все пути,

Всю красу лугов и поля.

Белый саван забытья,

Равнодушья, безучастья

Совладал с любым ростком

И с любой живою страстью.

Сыплет, сыплет, сыплет снег,

Все тяжеле нависает…

Молодой огонь в душе

Меркнет, глохнет, угасает.

Среди поля у дороги

Стародавний крест стоит,

А на нем Христос распятый

Тоже с давних лет висит.

Время расшатало гвозди,

Долго ветер крест качал,

И Христос, вверху распятый,

С древа на землю упал.

Тотчас же трава степная,

Что росла вокруг креста,

В свежие свои объятья

Нежно приняла Христа.

Незабудка и фиалка,

Что синели меж травы,

Обвились венцом любовно

Вкруг Христовой головы.

На живом природы лоне,

Отдохнуть от ран и слез,

Меж цветочных благовоний

Мирно опочил Христос.

Но недолго почивал он,

Пустовал сосновый шест, —

Чьи-то руки Иисуса

Снова подняли на крест.

Но, как видно, не сыскали

Для Распятого гвоздей:

Ко кресту жгутом соломы

Был привязан Назарей.

Так ханжи и суеверы,

Видя с ужасом в глазах,

Как с гнилого древа смерти —

С алтарей, несущих страх,

Из церковных песнопений,

Из обмана, крови, слез, —

Словом, как с креста былого

Сходит нá землю Христос.

И как, ставши человеком,

Человечностью своей

В царство света и свободы

Увлекает нас, людей, —

Все стараются над миром

Вознести опять Христа,

И хоть лжи соломой — снова

Пригвождают у креста.

Настанет день, давно-давно желанный:

Я вырвусь, чтобы встретиться с тобой,

Порву оковы фальши и обмана,

Наложенные низостью людской,

Порву все путы — будь они канаты!

Постыдного смиренья сброшу крест!

И докажу, что наше чувство — злато,

Которого и ржавчина не съест.

Настанет день, когда, смеясь и плача,

В твои объятья снова кинусь я,

И подтвердит мне поцелуй горячий,

Что ты — моя! что ты навек моя!

Моя — навек! Все исхищренья ада

Церковного нас не разделят вновь!

Где ваши узы, люди, где преграды?

Земных преград не ведает любовь!

Все путы, все тенёта, все оковы, —

Настанет миг, — любимая, порвем!

Отраву злого взгляда, злого слова

Из сердца выльем, и навек сотрем

Малейший след убийственных обид,

Которые, как черви, нас точили.

Пусть даже мысль о них не омрачит

Счастливцев — тенью вороновых крылий!

Настанет день, когда, подобно нам,

Сквозь вековечный мрак пробившись, люди

Пробудятся и, ветхий сбросив хлам,

Теснивший их, освобожденной грудью

Прижмутся к другу — друг и к брату — брат,

И расцелуются с любовью братской,

И станет страшной сказкой для ребят

Наш ветхий мир насилия и рабства.

Отступились сердца от меня!

Отвернулись друзья и родня!

Опустела живому земля…

Иль боятся те люди меня?

Лучше в дебрях бродить без тропы,

Чем отверженцем в сонме людей.

Почему среди этой толпы

Я один заклеймен, как злодей?

Одиноко брожу по земле,

Никому не желанен, не мил…

В целом мире не встретился мне,

Кто бы горе мое разделил.

Если б в слезы кровавые вновь

Мог я все свое горе излить,

Я бы выплакал всю свою кровь,

Чтоб с людьми ничего не делить.