Писмайр говорил что-то вроде: «Правильные наблюдения, приводящие к скрупулезно проверенным умозаключениям и точному видению цели, жизненно важны для успеха любого дела. Замечали ли вы, как дикие тромпы кружат за день-другой до того, как появятся стада соратов? Кстати, не ешьте грибов в желтых пятнах». И это вовсе не звучало, как волшебное заклинание, но действовало куда лучше, и такое заявление сулило удачу на охоте. Про себя некоторые манранги думали даже, что удачная охота объясняется их собственной сноровкой. Писмайр поощрял такую точку зрения.

– Положительный образ мыслей, – говаривал он, – тоже очень важен.

Он был также официальным лекарем. Манранги, чтившие традицию, с неохотой признавали, что он был много лучше, чем последний лекарь до него. Представления последнего о медицине заключались в том, что он подбрасывал несколько костей в воздух и кричал:

– Хьяхяайхайя! Гхн! Хгн!!

Писмайр же просто смешивал в чаше несколько сортов редкой пыли, превращал эту смесь в пилюли и говорил что-нибудь вроде:

– Прими одну перед сном, а другую как только проснешься утром.

Случалось иногда, что он давал советы и по другим вопросам.

Гримм колол дрова возле своей хижины.

– Это никогда не приведет к успеху, – сказал Писмайр, как всегда беззвучно появляясь у него за спиной, – ты не можешь снова послать Снибрила в Тригон. Он манранг. Не диво, что он все время убегает оттуда. Он никогда не станет писцом. У него нет этого в крови, парень. Пусть останется. Я позабочусь о том, чтобы он научился читать.

– Если ты можешь научить и изучить его, – с богом, – сказал Гримм, качая головой, – для меня он загадка. Все время проводит здесь, слоняясь с унылым видом. Мать его была такой же. Конечно, у нее появилась капелька здравого смысла, когда она вышла замуж.

Гримм так никогда и не научился читать, но на него всегда производили впечатление чиновники в Тригон Марус. Они умели делать на кусках пергамента пометки, которые хранили память обо всем. Это в некотором роде была власть.

И ему очень хотелось, чтобы кто-нибудь из Орксонов получил частицу этой власти.

Поэтому Снибрил стал ходить в деревенскую школу Писмайра вместе с другими детьми и познакомился с цифрами, буквами и законами дьюмайи. Ему это доставляло удовольствие, он впитывал знания с таким рвением, будто от этого зависела его жизнь. Писмайр говорил, что частенько так и случается.

И как это ни странно, из него получился охотник, почти такой же, как его брат. Но охотился он совсем по-иному. Гларк выслеживал дичь. Снибрил наблюдал за ней. Писмайр говаривал, что вовсе не надо идти следом за добычей. Можно просто долго наблюдать за ней, а потом выбрать место для засады и ждать, пока она сама не выйдет на тебя. Всегда найдется способ сделать что-нибудь наилучшим образом.

Когда старый Гримм умер, его положили в могилу, вырытую на кургане, образованном пылью Ковра, а рядом с ним похоронили его охотничье копье. Манранги не имели понятия о том, куда уходят, когда умирают, но уж если ты туда попадал, не было смысла там голодать.

Вождем стал Гларк, и ему предстояло повести племя на следующую Перепись. Но срок, когда должен был прийти гонец и вызвать их в Тригон Марус, давно миновал, и это беспокоило Гларка. Вовсе не потому, что он так торопился уплатить налоги; по правде говоря, отправиться и узнать, почему гонец опаздывал, представлялось довольно любопытным, даже слишком любопытным, но главное было в том, что обычно дьюмайи были очень точны, особенно, когда речь заходила о сборе налогов.

Но в этот вечер, когда они с братом направлялись домой, Гларк держал эти свои мысли при себе. Снибрил крякнул и положил шест на другое плечо. Он был ниже ростом, чем брат, и думал, что если сейчас на минуту или две не снимет этот груз с плеча, то станет еще ниже.

– У меня такое чувство, что мои ступни стерты, а пальцы ног закручиваются вверх, – сказал он, – нельзя нам остановиться и отдохнуть? Если мы передохнем пять минут, от этого не будет вреда. И потом… У меня болит голова…

– Ну тогда только пять минут, – сказал Гларк, – никак не больше. Темнеет.

Они добрались до дороги дьюмайи, а к северу от нее совсем недалеко находилась Деревянная Стена, и это означало дом и ужин. Они присели.

Гларк, который никогда не тратил времени впустую, занялся тем, что стал оттачивать наконечник своего копья о камень, но оба брата смотрели на дорогу, сверкавшую в тусклом вечернем воздухе. Дорога уходила на запад и тянулась, как светящаяся линия во мраке. Ворсинки, окружавшие ее, тонули в сгущавшейся тени. Дорога эта зачаровывала Снибрила с тех самых пор, как отец сказал ему, что все дороги ведут в Уэйр. И потому он думал, что это была единственная дорога, лежавшая между порогом его хижины и порогом императорского дворца. А если принимать в расчет все дороги и тропы, отходившие от этой дороги, то… Ступив на нее однажды, можно было оказаться невесть где, а если просто сидеть у дороги и ждать, то мимо мог пройти кто угодно. Любое место, где бы то ни было, связано каким-то образом с любым другим местом. Так говорил Писмайр.

Снибрил опустил голову на руки. Головная боль все усиливалась. Было такое ощущение, что его голову сжимают. Сегодня и Ковер был не в лучшем состоянии. Охота была тяжелой. Большая часть животных исчезла, а пыль между ворсинками не шевелилась в неподвижном воздухе.

Гларк сказал:

– Мне это не нравится. На этой дороге никто не появлялся уже много дней.

Он поднялся и потянулся к шесту.

Снибрил застонал. Ему надо было попросить у Писмайра пилюлю… Вскоре возле ворсинок мелькнула тень и метнулась куда-то на юг. Послышался такой громкий шум, что его ощутило все тело, будто по Ковру внезапно ударили со страшной силой. Братья распростерлись, а вокруг стонала и выла буря.

Гларк вцепился в грубую кору ворсинки, подтянувшись, заставил себя подняться и старался, напрягши тело, противостоять бушевавшей вокруг него буре. Высоко над головой трещали и скрипели верхушки ворсинок, и все ворсинки вокруг колебались, как серое море. Сокрушая их на своем пути, летел гравий; огромные камни, булыжники величиной в рост человека, наполовину катились, наполовину летели, гонимые ветром.