Не глядя на Фемистокла, она поспешила рассказать, как Мелисса приняла ее, выкупала, одела, а потом с гордостью заявила, что является гетерой самого выдающегося полководца…

— Замолчи! — перебил Фемистокл девушку. — Как ты сюда попала?

Дафна робко ответила:

— Варвары угнали моего отца Артемида и меня с Лесбоса. Мне удалось бежать, а отец утонул. Аристид обеспечил мне безопасность.

— Так-так. Аристид обеспечил тебе безопасность, — повторил Фемистокл, криво усмехнувшись. — Вообще-то, его больше интересуют юноши. — Зная, что Аристид стоит неподалеку от него, Фемистокл говорил достаточно громко, чтобы тот услышал его слова. — Как бы там ни было, — продолжал Фемистокл, — отправьте ее к остальным пленным и продайте на невольничьем рынке!

— Господин! — взволнованно воскликнула Дафна и упала к ногам полководца, который, не обращая на нее внимания, отвернулся. Вдруг в темноте что-то блеснуло. Аристид, держа меч в вытянутой руке, с наигранным спокойствием сказал:

— Девушка останется с остальными гетерами.

Не ожидавший такого поворота событий, Фемистокл не сводил глаз с клинка и не решался сдвинуться с места. Потом, пытаясь скрасить неловкость своего положения, он вымученно усмехнулся и сказал:

— Она является частью военной добычи и должна быть поделена между солдатами-победителями.

— Она гречанка, — возразил Аристид. Его голос звучал угрожающе. — Она говорит на нашем языке и, значит, должна быть так же свободна, как все граждане Аттики! — При этом он опустил меч.

Фемистокл тут же увидел свой шанс. Он вытащил меч и вызывающе бросил его рядом с собой на землю. Пригнувшись, как борец, ожидающий атаки противника, он медленно подошел к Аристиду, а затем резко бросился на него.

Аристид был физически слабее Фемистокла, однако обхватил его руками и попытался свалить. Все это произошло за считанные секунды, и Фриних только теперь опомнился и растянул соперников, взъерошенных, как боевые петухи. Пытаясь привести их в чувство, он крикнул, переводя дыхание:

— Разве недостаточно того, что варвары убивают наших самых отважных мужей? Так теперь афиняне должны убивать друг друга?

Аристид и Фемистокл, тяжело дыша, испепеляли друг друга ненавидящими взглядами. Конечно же, девушка была безразлична Фемистоклу. Будет ли военная добыча на пятьсот драхм[23] больше или меньше, не имело для него никакого значения. Но того факта, что за девушку заступился Аристид, было достаточно, чтобы безобидный эпизод превратился в судьбоносную драму. Фемистокл выпрямился, презрительно сплюнул и сказал:

— Хорошо, Аристид. Сделай ее гетерой. Но придет время, и эта девушка возжелает быть проданной на невольничьем рынке, чтобы стать верной служанкой какого-нибудь добропорядочного мужа.

Каждый раз, когда грубые стебли крапивы со свистом опускались на ее обнаженное тело, Дафна тихонько вскрикивала. Сначала она кривилась от боли, но это длилось недолго. Постепенно крики перешли в сладострастные стоны. Переворачиваясь с боку на бок, она подставляла свою покрасневшую кожу гетере Мегаре.

Удары Мегары становились все нежнее и, наконец, превратились в осторожное поглаживание. Две рабыни притащили ведра с горячей, настоянной на травах водой, вылили ее в глиняные миски, покрытые черной глазурью, и стали поливать Дафну.

— Твоя кожа должна быть розовой и нежной, как у богини с Кипра, — говорила Мегара, — потому что отдавать свое тело во время элевсинских мистерий — большая честь.

— Расскажи мне о мистериях! — попросила Дафна, лежа в бане на мраморной скамье. — Даже в Ионии рассказывают чудеса об этом таинственном священнодействии.

Мегара, такая же пышная, как Мелисса, взяла на себя руководство в доме гетер. Она приложила палец к губам и прошептала с серьезным видом:

— Знай, дочь Афродиты, что ни один человек, когда-либо побывавший за стенами элевсинского святилища, никогда ни словом не обмолвится о том, что он видел там. Поскольку, прежде чем ему позволят выйти за пределы храма, он должен торжественно поклясться, что все забудет. Элевсинские жрецы жестоки. Они карают смертью каждого, кто хотя бы намекнет о своем знании.

— А ты уже когда-нибудь бывала в Элевсине? — осторожно спросила Дафна.

По лицу Мегары проскользнула легкая улыбка. Она закрыла глаза и откинула голову, так что ее красивые рыжие волосы волной легли ей на спину.

— Это было десять лет назад, — вздохьут-, сказала она. — Я была такой же юной и привлекательной, как ты, и меня переполняло чувство ожидания и перемен. Я тоже считалась тогда самой красивой гетерой, и меня выбрали для мистерий. Мне сказали, что я буду служить Деметре и Персефоне в их святилище. В мыслях я уже представляла, как в белом одеянии войду вслед за толпой кротких жрецов в храм, где витает запах ладана, и буду произносить благочестивые молитвы. Но потом… — Мегара вдруг резко прервала свой рассказ.

— Что потом? — Дафна поднялась. — Рассказывай дальше! Что произошло потом?

Мегара покачала головой.

— Ничего! Считай, что я ничего не говорила и ничего больше не скажу.

— Тебе причиняли боль? Тебя насиловали?

Гетера упорно молчала. Она сняла с бедер длинное белое полотенце и вытерла им пот. Когда рабыни выливали на Дафну очередную порцию воды, от ее тела шел пар. Она смотрела на обнаженную Мегару и восхищалась ее тугими, полными грудями, тонкой талией и округлыми бедрами. Дафна протянула к ней руку и Сказала:

— Ты красивая, как Афродита. Ты красивее всех.

— Тсс! Не так громко! Если это услышит прекрасная Аттис, начнется гражданская война.

Дафна хихикнула.

— Аттис считает себя самой красивой, — продолжала Мегара. — Самая умная, возможно. Во всяком случае, она на равных дискутирует с великими учеными из философской школы. Но самая красивая? Я думаю, что государственные мужи любят Аттис именно за ее ум.

— Как ты считаешь, что афинские мужчины больше всего ценят в женщинах? — поинтересовалась Дафна и снова легла на белый мрамор.

Мегара рассмеялась.

— Это зависит от того, о каких женщинах ты говоришь. Поэт сказал, что наивысшими достоинствами женщины являются молчаливость, скромность и умение тихо вести домашнее хозяйство. Но это касается только домохозяек. Известно, что каждый знатный афинянин любит женщин с противоположными качествами: умных, умеющих поддерживать беседу, возбуждающих чувства — в общем, с которыми не стыдно показаться в обществе. Не правда ли, парадокс?

— Действительно. Но такое отношение мужчин не говорит об их благородстве.

— Благородство! — Мегара всплеснула руками. — Что такое благородство? Каждый видит в этом что-то свое, и чаще всего то, что выгодно ему самому. Посмотри, например, на Фемистокла и Аристида…

— Я не сомневаюсь в благородстве Аристида! — перебила ее Дафна.

— Ты не сомневаешься! — Мегара усмехнулась. — Тогда попробуй спросить Фемистокла насчет благородства его противника, и ты услышишь совсем другое мнение. Он назовет Аристида властолюбивым, самодовольным и мстительным.

— Он вырвал меня из когтей гоплитов и избавил от участи рабыни. Я называю это благородством!

— О Зевс! Твоими устами, Дафна, говорит неопытность. В свои четырнадцать лет ты еще многого не понимаешь. Только не думай, что Аристид привел тебя сюда из благородных побуждений!

— Ты… ты считаешь, что он… — Дафна запнулась, и Мегара кивнула, не сказав ни слова. — Но он же мне в деды годится! — поразилась девушка.

— Вот именно, — подтвердила Мегара. — Вот именно…

Они стояли перед алтарем двенадцати богов, прикованные друг к другу за запястья, в рваной одежде, со спутанными волосами и мрачными лицами: военнопленные персы. Их было несколько сотен, и их ждала горькая участь рабов. Афиняне насмехались над варварами, соединенными между собой цепями. А ведь всего лишь несколько дней назад одно упоминание о персах наводило на жителей столицы страх и ужас. Теперь их можно было покупать как рабочий скот за двести драхм. Но торговля шла медленно.