Но вот он раздался. Он был направлен робкой неверной рукой и потому никого не задел. Но едва последовал ответный залп, как ряды сипаев расстроились и отступили в беспорядке в город. Губернаторский дом был захвачен французами. Тотчас принялись работать киркой, разрывать весь сад, не обращая внимания на кусты жасмина. Красивые китайские утки, которые уже легли спать, быстро высунули головы из-под крыльев, стараясь дать себе отчет в происходившем. Но после долгого раздумья, не будучи в состоянии ничего объяснить себе, они с легкой дрожью снова засунули свои носы в мягкий пух и заснули.

На другой день, видя, что невозможно дольше держаться, губернатор Морс отправил посольство во французский лагерь. Главнокомандующий Магэ де ла Бурдоннэ принял его в своей палатке. Один из посланцев, Гэли-Бэртон, держал речь: он предложил выкупить город, но с тем, чтобы английское знамя не переставало развеваться над крепостью.

— Я не торгую честью города, — ответил ла Бурдоннэ несколько напыщенным тоном. — Флаг моего короля взовьется над Мадрасом, или я умру под его стенами! — Потом, переменив тон, он добродушно прибавил: — Что касается выкупа города и вообще всяких денежных вопросов, то вы будете довольны мною.

Он взял у одного из посланцев шляпу с золотым галуном.

— Эта шляпа стоит шесть рупий, — сказал он. — Вы дадите мне из них три или четыре. И так во всем.

Посланцы поклонились и вышли.

После полудня новые батареи открыли огонь и разгромили незащищенный угол стены, между тем как с рейда корабли давали залпы по крепости.

Приведенный в ужас город даже ночью не имел покоя. На следующий день у англичан была минута радости и надежды: распространилась молва, будто показалась эскадра под начальством командора Пейтона, которая только что так странно покинула их. Французы, услыхав эту весть, торопили осаду. Но слух не подтвердился: на всем пространстве не видно было ни одного паруса.

Наконец 21 сентября 1746 года город безусловно сдался. Губернатор Морс с печальным и важным видом торжественно вручил ла Бурдоннэ ключи.

Ворота Валрегэт отворились; подъемные мосты опустились; французы вступили в Мадрас. Часовых сменили. Вскоре белое знамя взвилось над фортом Св. Георгия; и оно везде заменило английское. Гарнизон и все британские жители были объявлены военнопленными. Они обязались выдать французам все товарные склады, счетные книги, арсеналы, корабли, все военные запасы, провиант, а также все поместья, принадлежавшие Компании, наконец, все золотые и серебряные вещи, товары и разные другие ценности, находящиеся в городе и форту. На этих условиях французский главнокомандующий только из любезности и великодушия освободил город от грабежа. Пушки умолкли. Бомбы перестали падать на улицах и площадях, только что пустынных, а теперь наполненных оживленной толпой, которая толковала о событиях.

Эта полная победа была одержана без особенного кровопролития: французам она стоила только одного человека; осажденные же, у которых было довольно много раненых, потеряли только пятерых. В то время как черное население радовалось безопасности, англичане сильно роптали. Некоторые громко говорили, что «губернатор Морс и члены совета будут повешены за небрежное отношение к средствам защиты и за то, что с постыдной поспешностью сдали крепость». Что ни час, то новые слухи и вести, подобно морской волне, проносились над побежденными. Ла Бурдоннэ тайно совещался с губернатором. Знали, что Морс привык к сделкам: может быть, он изобретет способ сколько-нибудь смягчить бедствие?

Кругом говорили, волновались. А французские солдаты и матросы, вытянувшись на своем посту, смотрели на эту чуждую им толпу и слушали непонятный говор со спокойным и равнодушным видом.

Маркизу де Бюсси было тогда двадцать пять лет. Это был дворянин знатного рода, но не имевший ничего, кроме славных предков. Он родился в старом, уже обветшалом замке в Бюсси, недалеко от Суассона. Его отец, Жозеф Патисье, маркиз де Бюсси-Кастельно, умер в 1724 году, оставив двух малолетних детей и молодую вдову. За неимением средств она была вынуждена прозябать в провинции. После долгих слез маркиза покорилась своей участи и, жертвуя молодостью, посвятила себя всю двум сыновьям. Благодаря ее заботам они получили достойное их звания воспитание, а скромная жизнь и бережливость позволили матери отправить старшего сына, Шарля, когда он подрос, в Париж, просить у короля службы в армии. Ответ на прошение заставил себя ждать; а когда он был получен с приказанием догнать в Иль-де-Франсе ла Бурдоннэ и следовать за ним в Индию, маленькое состояние юноши почти растаяло среди соблазнов Парижа.

Слово «Индия» всегда заключало в себе что-то магическое для молодого маркиза. Эта страна казалась ему загадочной землей, высшим творением, чудом природы, первобытным раем, из которого размножившееся человечество полилось через край, как из переполненной чаши. Он любил ее, как родину, еще не зная ее; и в этой любви, быть может, заключалось предчувствие, говорившее ему, что его судьба свершится там. Обладая любознательным, пылким умом, Шарль употребил долгие месяцы, когда море переносило его с волны на волну, на изучение языка индусов. Среди однообразия затишья и палящего зноя, среди завываний ветра и треска бури, он ревностно изучал чудовищные сказания о богах и упивался великолепием священных поэм. Но эта избранная страна ускользала от его желания; и трагические приключения его путешествия, казалось, явились для того, чтобы преградить ему дорогу, подобно чудовищам, защищающим доступ к сокровищу.

Наконец, вот уже несколько дней, как Бюсси попирает ногами священную почву Индии, а ему все еще казалось, что она уходит от него. В самом деле, что он видел до сих пор? Довольно жалкий европейский город, который англичане называли «индийским Лондоном», да британские мундиры и лица. Он слышал выстрелы пушек и наносил сабельные удары. Тем не менее Бюсси продолжал верить в свои мечты. Необычайный блеск неба и величественные звезды подтверждали ему, что они были не напрасны. Как только взяли город и кончились переговоры, обещавшие отдых победителям, Шарль поспешил взять отпуск на несколько дней: ведь он имел на него полное право после целого года опасного плавания. Получив его, он выехал на рассвете из Мадраса, торопясь в неведомое поле, как будто оно убегало от него. И как он был счастлив, что остался один и едет делать открытия!

Бюсси быстро миновал предместья Мадраса и пустил коня наудачу по прелестным светло-зеленым бархатным лужайкам, на которых темными пятнами выделялись купы кустарников, придававшие стране вид прекрасного парка.

Вид не менялся. Шарль пустил коня галопом. Освеженный ветерком, упоенный несравненной чистотой воздуха, он погрузился в какую-то лихорадочную дремоту: ему казалось, что мысли в его мозгу проносятся так же быстро, как кусты по правую и левую сторону его пути. Он мечтал о приключениях, необыкновенных встречах, о чудесных дворцах, о прекрасной женщине, которая бы воспылала любовью к нему, увлекая его в жизнь, полную упоений и опасностей. Ему мерещились ужасные сражения, приступы, разграбленные гаремы. Минуту спустя, он думал о Нур-Джигане, знаменитой султанше, «Светиле Мира», с историей которой был знаком. Он старался представить себе эту несравненную красавицу, воспоминание о которой еще не померкло. Он любил ее через века.

Бюсси все ехал, рассекая горячий, душистый воздух. Но лошадь устала, пошла тише. Молодой человек, как бы очнувшись, посмотрел вокруг себя. Местность изменилась. На горизонте синели холмы и леса, и невдалеке возвышались огромные деревья, прямые, как мачты, голые, без листвы; только верхушки их были украшены роскошным зонтиком. Бюсси направился к великанам, которые так поразили его. У их подножия было расположено несколько хижин. Показались черные люди с лоскутком материи вокруг бедер. У котла, под которым горели три сухих полена, сидела на корточках старуха. Она с веселым любопытством рассматривала остановившегося юношу. Улыбка озаряла ее черное лицо.