Иногда выкрики были явственны:
— Уж если жениться заново, так надо брать молодую!
— Дорогому жениху физкультпривет!
Последний выкрик принадлежал Напанто. Он только что отсидел в районном центре пятнадцать суток за мелкое хулиганство, и, видно, это не охладило его.
Трудно было молча идти через все селение. Понастроили новых домов, и маленьких, и двухэтажных многоквартирных с паровым отоплением, и селение так вытянулось по косе, что главная улица терялась где-то далеко за полярной станцией.
Чтобы как-то развеселить жену, Кумы шепнул ей:
— Мы идем с тобой, как Фидель Кастро…
— Что ты сказал? — не поняла Эймина.
— Помнишь, в кино мы смотрели, как Фидель Кастро приезжал в Москву, ехал в открытом автомобиле, вдоль дорог стояли толпы и кричали ему приветствия, как сейчас нам?
— Они не приветствия кричат нам, а смеются, — в голосе Эймины послышались слезы.
Кумы взял за руку жену и прибавил шагу.
Красный флаг над сельсоветом был уже близко.
На крыльце стоял сам Иван Толстой в черном торжественном костюме, в белой рубашке, при галстуке. Он сказал, когда Кумы и Эймина подошли к крыльцу сельского Совета:
— Милости прошу, — и поклонился.
В комнате был народ. Курил трубку старейший учитель, который уже давным-давно не учил детей, а был охотником, — Канто, сидел на стуле секретарь парткома Нотанто, у окна стояли директор школы Валентина Ивановна и Гриша Гоном в пионерском галстуке. Наташа Пины тоже была нарядна, да и все в комнате собрались словно бы на торжественное заседание.
Иван Толстой прошел за боковой стол, над которым висел большой герб Советского Союза. Кумы посмотрел на герб и прочитал слова: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" "Соединяемся", — ответил мысленно Кумы и весело огляделся.
— Дорогие Кумы и Эймина! — начал Иван Толстой. — Разрешите церемонию регистрации брака, которому уже пятьдесят лет, считать открытой!
Послышались аплодисменты. Они были жидковаты.
— Мы тут посоветовались, — продолжал Иван уже другим голосом, — и решили отметить вашу регистрацию торжественно, потому что, как я выяснил, живете вы в мире и согласии уже около пятидесяти лет, а может быть, даже и больше…
— Больше, больше, — подтвердил Канто.
— В таком случае ваша свадьба может считаться золотой! — завершил свою речь Иван Толстой и вручил Кумы брачное свидетельство в красной полиэтиленовой папке. — А теперь от юных пионеров слово имеет Гриша Гоном.
— Мы, юные пионеры, — заговорил звонким голосом Гриша Гоном, кося одним глазом на директора школы, — даем торжественное обещание брать с вас пример…
Кумы и Эймина выслушали речи внимательно, никого не перебивая.
— Слово предоставляется виновнику торжества персональному пенсионеру товарищу Кумы, — объявил Толстой.
Кумы подождал, пока стихнут жидкие аплодисменты, и коротко сказал:
— Собственно, это не свадьба, а получение женитьбенной бумаги.
— Все равно надо отметить, — сказал Иван Толстой. — Такое событие случается не каждый день. Прошу всех вас пройти в столовую.
В столовой, в углу общего обеденного зала, был накрыт стол. Кумы посмотрел в окно, на идущий к берегу вельбот. Он подозвал Гришу Гонома, который уже успел сесть за стол, и послал его на берег:
— Как только Аймет сойдет на берег — зови его сюда.
Как ни хотелось Грише Гоному остаться за столом, но слово старшего — закон.
Садились за стол чинно, неторопливо, словно нехотя. Когда сели, наступила напряженная тишина, и Иван Толстой произнес еще одну речь, в которой на все лады расхваливал достойную подражания совместную жизнь товарищей Кумы и Эймины.
Кумы смотрел в окно. Он видел, как вельбот на малом ходу причалил к берегу, как вытаскивали на берег куски моржатины, цепляя их железными крючьями, и грузили на небольшую платформу, которую потащил трактор к леднику.
Потом увидел Аймета, идущего позади Гриши Гонома.
Бывший учитель Канто рассказал, как Кумы с Эйминой учились грамоте в ликбезе, как они были старательны. Секретарь парткома Нотанто вспомнил, как Кумы давал ему рекомендацию в партию.
Кумы слушал, а душа его все больше напрягалась в ожидании прихода Аймета. Что скажет друг?
Когда распахнулась дверь и в обеденный зал влетел Гриша Гоном, все обернулись и увидели Аймета. Он удивленно посмотрел на накрытый стол и прямо спросил во весь голос:
— Это правда, что ты, Кумы, женитьбенную бумагу получил?
Кумы молча кивнул. Он был удовлетворен. Аймет и вправду был поражен, это было написано на его лице.
— Совершенно верно, — ответил за него Иван Толстой. — По такому случаю и торжество. Золотая свадьба. Прошу вас за стол, товарищ Аймет.
Аймет скинул камлейку, помыл руки под краном, тщательно вытер и уселся за стол.
— Русские в таком случае говорят "горько", — сказал Аймет и поднял вверх рюмку.
Кумы вопросительно посмотрел на Эймину, наклонился и шумно вдохнул, коснувшись своим носом кончика носа жены.
— Хорошо! — сказал Аймет.
Время от времени Кумы опускал руку за пазуху и шуршал новой женитьбенной бумагой. Очень хотелось ее вытащить и показать Аймету. Похвастаться перед другом. Но чем больше сидели за столом, тем меньше говорили о женитьбенной бумаге, разговор поворачивался на другое. Спорили, где поставить новый интернат и надо ли защитить здание косторезной мастерской от морских волн.
Аймет и Кумы не спеша шли рядышком.
Кончился день. Люди были заняты своими делами, и на пустынной улице попадались лишь собаки да редкие прохожие, идущие из магазина.
Кумы все шуршал бумагой, пока Аймет не попросил:
— Покажи-ка женитьбенную бумагу.
Кумы вытащил папку из красного пластика, осторожно вынул свидетельство о браке. Аймет долго изучал бумагу. Рассмотрел ее со всех сторон и вдруг сказал:
— В точности как у меня.
— Мы получили такую бумагу в Анадыре, — словно отвечая на немой вопрос Кумы, продолжал Аймет. — Приехали мы с Анканной в окружной центр, пошли в гостевой дом, а нам говорят, что жить мы будем врозь, ибо нет у нас женитьбенной бумаги. А раз нет бумаги, значит, я не муж Анканне и она мне не жена. Пошли в загс, написали заявление.
Кумы слушал друга, и все у него переворачивалось в душе. Он словно смотрел на себя со стороны и видел смешного, впавшего в ребячество старика, ковыляющего рядом с морским охотником Айметом, который только что добыл моржа и усталый идет домой.
— Вот я думаю: для какой надобности тебе женитьбенная бумага? — продолжал рассуждать Аймет. — На что она вам с Эйминой?
— А в Москву мы собрались, — вдруг сказал Кумы. — Может, там будем жить в большом гостевом доме?
Аймету ничего другого не оставалось, как невнятно произнести:
— А-а.
А Кумы, открывая дверь в свой домик, громко сказал, чтобы слышали все:
— Эймина! Собирайся! В Москву поедем! Так я решил!