Кое — кто из присутствующих, и в том числе барышня Михаэла, полагали, что мы с князем заранее придумали и столкновение с доктором Пустиной, и даже заключительную сцену ухода полковника. Я, конечно, этого не Делал, но поскольку такая версия выставляла полковника в лучшем свете, то и не опровергал подобные догадки.

В конце концов даже сам Стокласа, пожалуй, поверил, что и он был актером удавшейся комедии, и извинился перед князем десятью избитыми фразами, девятью простыми и одним словечком, повторявшимся бессчетно. И словечко это было — «пардон».

Я благодарил бога за то, что мой приятель не успел разуться до того, как мы его обнаружили. Размышляя обо всем этом, спускались мы с холма Ветрник.

Михаэла шла об руку с Яном. Полковник, сопровождаемый по пятам Марцелом, шагал рядом с паном Якубом, а мы с этим прохвостом адвокатом плелись следом за хозяином. Но даже при столь мучительных для меня обстоятельствах я не преминул обратить внимание на то, что некоторые барышни по дороге домой разговаривали по-русски и что «Анна Болейн» старалась держаться поближе к князю. Мой приятель словно не замечал этого. Я сказал себе, что он — опытный сердцеед. И оказался прав.

Время текло своим чередом, вторники следовали за понедельниками, каждая суббота приходилась на шестой день недели — и князь Алексей Николаевич устроился в Отраде совсем по-домашнему. По утрам он ходил в халате, потом завтракал. Насытившись, облачался в красивые кавалерийские галифе, натягивал сапоги со шпорами и расхаживал по замку, перебрасываясь словечком то с Сюзанн, то с Эллен, то с Михаэлой. В руке он всегда держал хлыстик и размахивал им живее, чем шпагой, — а то приложит его к щеке, как ружье, и всегда расскажет при этом что-нибудь соответствующее из бивачной или фронтовой жизни.

В девять часов он выходил во двор подышать свежим воздухом, потом направлялся к конюшне, чтобы потренировать лошадь или прогуляться верхом. Наши барышни часто сопровождали его. Полковник, конечно, не знал, когда наступало время прекращать прогулку. Тогда можно было увидеть Эллен и француженку Сюзанн, которые (в шубках или просто накинув плащ и прикрывая горло рукой) махали ученице, показывая, что пробило десять и пора приступить к урокам. Я слышал их протяжные зовы и затем голос полковника, отвечавшего на языках обоих народов, к которым принадлежали девицы:

— Ничего, не горит!

И после этого он еще дважды проводил лошадей по кругу и дважды — поперек.

Барышня Михаэла частенько возвращалась с полковником, вся раскрасневшись. И, перебрасываясь шутками, под звон полковничьих шпор, они вместе с мадемуазель Сюзанн доходили до комнаты Михаэлы и, переступив порог, приближались к камину.

Место князя — у огня. Барышня убегает переодеться, и князь Алексей беседует с Сюзанн на сладостном французском языке. Он говорит:

Мадемуазель, я ограничен во времени, позвольте же мне убедить вас.

В чем? — недоумевает Сюзанн, и полковник в ответ начинает болтать, что бог на душу положит: то о верховой езде, то о цвете платьев, то о Пушкине.

Я исследовал секрет его красноречия, и мне ясно теперь, почему он так много говорил: только потому, что обладал красивым голосом. Черта лысого занимало его содержание! Он ведет и кончает речи по законам беспечной логики винных бочек или в манере, утвердившейся во времена некоего кудрявого короля, когда крестьяне ели на завтрак жареных цыплят[7].

Из этого вовсе не следует, чтобы князь вел глупые или пошлые разговоры. Наоборот, многие находили в них прелесть и красоту, ибо полковник никогда не упоминал о том, что у барышни Сюзанн стоптаны башмаки и что она — так же, как и я, — служит за жалованье. Никогда не говорил он, что моего хозяина почитают выскочкой, что имя его треплют в газетах, что он добивается права купить Отраду. Никто никогда не слышал от полковника хоть слова о том, что мучит нас, когда на минуту смолкает беседа и в бессонные ночи. В глазах этого оборванца с княжескими манерами все мы были дамы и господа. Он делал вид, будто никто из нас не считает каждый грош и не заботится о хлебе насущном. Он всех производил в аристократы.

Итак, мы, как оно и следует, хорошо уживались с князем. Михаэла его отличала, Марцел так и прилип к нему, Китти он свел с ума. Корнелия — самая смазливая из ключниц — надела новый свитер только для того, чтобы князь обратил на нее внимание, а Сюзанн осаживала меня при нем куда резче, чем наедине со мной. Она смеялась, когда смеялся князь, а когда он молчал, сидела смирнехонько.

В тихие минутки князь походил на мудрого философа. Помните, в первый день он чересчур много говорил о себе? Это вскоре прекратилось. Дав понять, кто он и откуда, полковник сделался сдержанным. И когда вы ждали, что вот сейчас он начнет рассказывать о своей семье, — он ударялся совсем в иные темы. Свое благородное происхождение он обнаруживал только в манере себя вести и в пристрастиях.

В замке есть башня с колоколами, которые уже бог весть как давно никто не раскачивал. Теперь словно вернулись старые времена, и сыновья нашего привратника каждый день повисали на веревках колоколов. В полдень и к вечерне с нашей башни снова далеко разносился колокольный звон. Князь любил его слушать; это был сигнал, что пора отправляться в столовую.

Он входил, помахивая перчатками и поправляя усы двумя пальцами правой руки. Едва переступив порог, едва отложив шляпу, он уже принимался рассказывать какой-нибудь смешной анекдот, уже принимался шутить со мной, или с хозяином, или с барышнями. Но прежде целовал им ручки и слегка кланялся господам, приглашенным к обеду. Потом садился на отведенное ему место, приступал к еде и говорил примерно следующее:

Ваша Отрада, сударь, прекрасное имение, все тут есть — кроме разве крытого манежа и приличной псарни.

Моя Отрада? — возражал хозяин. — Разве не говорил я вам, князь, что имение мне не принадлежит?

Пусть так, — отвечал полковник, — но в наше время управлять имением значит больше, чем владеть им. Я вот не могу пригласить вас в имение, принадлежащее мне, — а у вас я гость. Но вернемся к предмету нашего разговора, прошу вас придерживаться его. Постройте на ровном месте между северной аллеей и площадкой для игр просторный манеж по плану, который я вам завтра вручу. Одним концом он будет упираться в конюший, а окна его будут обращены к северу, так что в нем не заведется мух и прочей нечисти, которая беспокоит животных.

Подобных идей у князя было сто и одна, и еще сверх того… Но две из них я при всем желании не могу назвать — слушатели зажали бы уши. Довольно и сказанного. Короче, князь то и дело предлагал что-нибудь новенькое. Порой полковник веселил нас не хуже, чем на святки, и мы хохотали так, что стекла тряслись. Нередко от смеха у меня не в то горло попадала еда или вино, и мне приходилось выбегать вон, закрывая рот ладонью. Впрочем, мы с хозяином понимали: разговаривать с князем — что молотить пустую солому, все равно из его превосходных идей ничего не выйдет, — но пока ты не испытываешь недостатка в еде, ты охотно будешь угощать любого пустобреха, был бы забавен. Тем более если он благородного происхождения. Всякий понимает, что принимать у себя князя — кое-что да значит! Это было неплохим пластырем на рану, которую нанес нам граф Кода, не явившись на охоту.

Окрестные помещики завидовали нам. Приглашения сыпались на Алексея Николаевича со всех сторон. Князь мог выбрать три-четыре имения, где ему жилось бы, пожалуй, не хуже, чем у нас. Впрочем, людишки, приглашавшие его к себе, располагали разве что несколькими комнатами, а уж о замках (как бы ни называли они свои домишки) не было и речи. А библиотека, где князь мог греть колени у камина? Э, да что говорить! У князя был хороший вкус, и на все приглашения он отвечал уклончиво. Это, естественно, возвышало пана Стокласу в глазах мелкопоместных.

Вдобавок хозяин мой вскоре научился извлекать и выгоду от присутствия князя. Он задумал с его помощью избавиться от адвоката Пустины и начал придерживаться советов, которые князь давал ему по части управления имением и лесными угодьями. Адвокат, конечно, почуял в полковнике недруга и при каждой возможности старался уронить его во мнении остальных, повторяя, что Мегалрогов — аферист.