Когда самостоятельность Чехии была восстановлена, герцог (которому, впрочем, нечего было опасаться) бежал в Тироль. Отрада осиротела. То были бурные времена, со всех сторон только и слышалось, что теперь-то рабочие покажут господам, почем фунт лиха. Не привыкши плыть против течения, я переселился тогда в герцогский кабинет и стал вместо Сенеки читать Маркса. А в кухне у нас служанки шили кокарды, поднимая при этом крик не хуже парижанок с рыбного базара. В общем, в замках ли, нет ли, а все мы тогда в Чехии страшно хотели вздохнуть наконец и зажить по-человечески.

Спрашиваете, как я себе представлял эту жизнь? Сейчас скажу. Теперь, когда старый хозяин навострил лыжи, я всем сердцем желал занять его место и стать герцогом. В этом нет ничего удивительного. Спросите школьника, кем он хочет быть, — он, не задумываясь, ответит, что учителем. Так уж водится на свете. Церковный сторож хочет стать священником, тот — епископом, а епископ — кардиналом. Каждый стремится подняться ступенькой выше — и каждый хочет остаться в том ряду, который ему ведом. Держу пари, если б мул умел разговаривать, он ответил бы на такой вопрос: «Хочу быть погонщиком!»

Следуя этому правилу, многие из обитателей Отрады готовились захватить власть в свои руки. Отсюда возникли всевозможные трения и порча имущества. Пора было Национальному собранию назначить к нам управляющего. Им-то и стал пан Йозеф Стокласа.

Названный господин был богат. Он мог купить Отраду за большие деньги, но этого не допускали новые законы. Тут-то и пошла канитель. Одни адвокаты слали письмо за письмом в Тироль, другие, герцогские, оживленно отвечали им. Пан Стокласа до умору просиживал в своем кабинете, ища какой-нибудь выход. А дело запутывалось чем далее, тем более. Пришло официальное извещение, что часть леса по границам наших владений будет отчуждена и кое-какие вклинившиеся земли отойдут крестьянам. Делать было нечего, пан Стокласа скрепил сердце, однако не перестал точить зубы на ядро имения, остававшееся нетронутым. Он заявлял свои требования с такой настойчивостью и упорством, что мы начали даже побаиваться своего управляющего. До государственного переворота у нас никто о нем и не слыхивал, зато с тех пор, как самостоятельность Чехии была возрождена, имя Стокласы стало всплывать все чаще и чаще. Мы познакомились с его заслугами и приняли нового хозяина. Сделали мы это достаточно неохотно, да что попишешь! Все мы были уверены, что рано или поздно, а он добьется того, к чему так стремится его сердце.

Вот я и исчерпал в общих чертах факты, связанные со сменой владельцев замка Отрада. Пора переходить к собственному рассказу.

В начале декабря месяца года тысяча девятьсот двадцатого новый хозяин наш вбил себе в голову устроить столь славную и благородную охоту, какой не было равной. О плане этом я узнал из третьих рук и сказал себе, что и на сей раз люди не поняли пана Стокласу. Роскошь? — фи, ничто не может быть ему менее желательно, чем подобные расходы. Стремясь ввести дело в нужные рамки и полагая, что Стокласа спешит, я сговорил наскоро нескольких загонщиков и достал пару ружей.

Леса, принадлежавшие замку, были весьма обширны. В них водились олени и лани, а в заповеднике жило множество косуль, в полях — зайцев. Часто, гуляя по картофельным полям, я с удовольствием следил, как разбегаются ушастые, мелькая белыми звездочками. Воистину нет ничего прекраснее прогулок по полям, нет ничего прекраснее, чем встретить олениху на опушке — и, право, не знаю, что может сравниться с обедом в охотничьем домике.

Итак, услышав о предстоящей охоте, я дал знать лесничему, чтобы он приготовился и на следующее утро ждал бы нас со своими молодцами на замковом дворе.

Сам же я, еще не пробило и восьми, разыскал пана Стокласу и сказал ему:

— Ваша милость, коли вы готовы — я скажу егерям, чтоб трубили.

Хозяин повернулся ко мне со словами: «Да бросьте вы, черт возьми, эту „вашу милость“!» — и заявил, что не понимает, о чем я говорю. Тут я указал ему на свою трость и на кожаную куртку и попросил не откладывать охоту. Он почему-то рассвирепел и ответил, что хоть и подумывал об охоте, но никак не сегодня и уж вовсе не о такой, какую приготовил я.

— И вообще мне было бы приятней, если б вы не дурили, а оставались при ваших книгах!

Тут он выглянул в окно и увидел во дворе вызванных мной егерей, лесничего и объездчиков. И очень мне было досадно, когда он им крикнул, чтобы они занялись своими делами да не слушали кого попало.

Среди этих людей было несколько моих кредиторов, и мне вовсе не было безразлично, что хозяин при них обращается со мной как с полным ничтожеством.

Я еще слишком мало рассказал о Стокласе, из этих нескольких слов никто не уразумеет, что за птица этот господин. Что ж, кину беглый взгляд и наскоро обозначу основные черты его натуры: он не был аристократом, денег имел столько, что они у него вываливались из карманов, лакеям говорил «вы», а дочерям «ты», редко выходил из себя, и речь его была складной; нос он имел тупой, усики подстригал на английский манер; о конюшне не заботился, прихотей не имел, зато дьявольски придирчиво проверял счета; шея у него была бычья, а вкус — в отношении вина — тот же, что и у меня; он больше предавался хозяйственным хлопотам, чем занятиям, достойным герцога, был вечно в заботах, вечно в сомнениях. Объездчики, толстопузые налоговые чиновники, приказчики на фермах не ставили его ни в грош, а я был сыт им по горло с самого начала.

Случаи, подобные тому, когда пан Стокласа кричал из окна, употребляя невежливые выражения, были редки в Отраде. Тем резче, однако, прозвучал выговор в мой адрес. Я опасался, что много потерял в глазах объездчиков, и, едва хозяин удалился, сломя голову бросился к ним. Мне хотелось объяснить им дело в свою пользу. Мы засели у старого Рихтеры, то есть у лесничего, — ибо такова была его фамилия, — и я, как говорится, собравшись с мыслями, стал придумывать объяснения, надеясь выбраться из лужи без урона для моей чести. Полагая, что для Стокласы и этих нескольких охотников многовато, я повел примерно такую речь:

— Вам, господа, известно, что наш управляющий — не герцог и ему не по нраву все, что напоминает герцогский образ жизни. Какую же глупость вы сморозили! До чего плохо вы нас поняли! Мы с ним хотели просто поднять где-нибудь в полях зайчишку, не более. Хотели побродить, дружески беседуя, пострелять просто так, мимоходом. Мы любим спорт — и еще те мысли, которые развиваем, шагая по полям. Вы только помешали бы нам. Забудьте обычаи, процветавшие в Отраде при герцогах Пруказских, и усвойте простой гражданский образ мыслей. Отныне — никакого внешнего блеска!

Я не успел изложить и половины того, что приготовил, как раздался телефонный звонок: хозяин вызвал лесничего. Старый Рихтера поднял трубку и закрыл ладонью левое ухо. Я умолк и стал следить за выражением его лица. Нетрудно было угадать, что по телефону передают какие-то распоряжения. Лицо лесничего вытянулось, и взор его остановился на мне с выражением, которое пояснил соответствующий жест, как бы говоривший: ну погоди, мерзавец! Я опасался новых унижений — и не напрасно! Новый хозяин приказывал снарядить охотничьи повозки, натереть седла, начистить стремена, удила, ружья, привести в порядок ягдташи, петли для куропаток, ножи, чтоб перерезать горло оленям и все остальное, перечисленное им без ладу и складу. В охотничьем домике надлежало подмести пол, снять паутину и все вымыть, приготовить дрова для печей и залить воду в сосуды.

— Короче, — заключил пан Стокласа, — приготовьте все для знатных гостей.

Я потихоньку выбрался из конторы лесничего, не интересуясь более их спорами, и отправился на кухню. На моем привычном месте восседал мясник, а перед ним стояла старшая кухарка. Они едва обратили на меня внимание, так были заняты разговорами о Стокласовой живности.

— Потом забьем боровка и барана… — говорил мясник, поднимая два пальца левой руки.