- Не могли?..

- Представь себе, я не мог забыть ни строчки, ни слова из абзацев и целых книг, какие когда-либо прошли перед моими алчными, всепожирающими глазами.

- Фотографическая память?

- Вот именно! В самое яблочко!

- Чтоб мне лопнуть, вы хотите сказать...

- Диккенс, Харди, Толстой... Малыш, их книги все эти годы сидят в этой старой башке. Попроси меня заговорить языком Киплинга. Я могу. Книги про Оз? Все перескажу! Крути меня, как обруч, я - Отелло. Скажи, чтобы сел, я Макбет. Или лечь? Я Гамлет, умирающий долго и замысловато.

- А потом? - спросил я.

- А потом я принялся писать все книги Диккенса, одну за другой. С тех пор вот езжу по городам, парень, пишу и играю роль, играю и пишу, читаю лекции, всегда наполовину одержимый, известный и неведомый, признанный и отвергнутый, и так уже несколько лет. Останавливаюсь там, чтобы закончить "Копперфилда", тут, чтобы завершить "Домби и сын". Иногда на всю зиму забиваюсь в берлогу, и никто не подозревает, что во мне дремлет Диккенс, а потом выйду из куколки, словно весенний мотылек, и - дальше. Иногда на целое лето оседаю в каком-нибудь городе, пока не выгоняют. Да-да, выгоняют. Потому что такие, как твой мистер Винески, не прощают полета воображения, Малыш, хоть бы этот полет был таким заземленным, что дальше некуда. У него нет чувства юмора. Ему невдомек: чтобы выжить, мы все обязаны делать то, что обязаны. Кто смеется, кто плачет, кто отбивается кулаками, кто бежит, и все это одно и то же способ существовать. Его кормят ножницы, и он не понимает моего пера в чернилах и бумаги в буквах. Вот и должен я собираться и уходить.

- Нет! - вскричал я. - Вы не можете уехать, пока не закончите книгу!

- Малыш, глупыш, ты что, в самом деле?..

- Мистер Диккенс, - сказал я, - мир ждет вашего следующего хода, он важнее всего остального на свете. Вы не можете прервать на середине "Повесть о двух городах".

- Малыш, Малыш... - бормотал он.

Он лежал на подушке, закрыв глаза.

Я схватил карандаш и блокнот.

- Вы не можете, мистер Диккенс, не можете. Я жду, жду.

И наконец, не открывая глаз, мистер Диккенс сказал:

- Где мы остановились вчера, Дуг?

- Мадам Дефарж вязала на гильотине.

- Да, - сказал мистер Диккенс. - Мадам Дефарж - гильотина. Ладно, Дуг давай. Слушай. Пиши...

Он говорил. Я писал. Часы пробили четыре утра. Мистер Диккенс уснул. Я вышел на цыпочках из комнаты и затворил дверь.

- Доброе утро, мистер Диккенс!

Я с маху сел на стул в столовой. Мистер Диккенс уже наполовину управился с горкой блинов. Я откусил от своего блина и увидел еще более высокую гору бумаги на столе между нами.

- Мистер Диккенс? "Повесть о двух городах"... Вы ее... закончили?

- Готово. - Мистер Диккенс ел, не поднимая глаз. - Встал в шесть. Работал вовсю. Готово. Конец. Все.

- Ух ты! - сказал я. Тут он вдруг поднялся, оставив недоеденный завтрак, и поспешно вышел в коридор. Я услышал, как хлопнула наружная дверь, выскочил на крыльцо и увидел мистера Диккенса уже на дорожке, с чемоданом в руках.

Он шел так быстро, что мне пришлось бежать, чтобы догнать его. Он торопился на вокзал, а я то отставал, то снова забегал вперед.

- Мистер Диккенс, книга закончена, но еще не издана!

- Поручаю тебе заняться этим, Малыш.

- Но я не умею пристраивать книги! И вообще вы не можете сейчас уехать. Лето только началось. Вас ждет еще работа, нас обоих ждет!

- Например? - Он убегал от меня.

Я преследовал его, тяжело дыша.

- Например, "Мартин Чезлвит" и "Крошка Доррит".

- Твои друзья. Малыш?

- Ваши, мистер Диккенс. И если вы не напишете, они не будут жить.

- Как-нибудь перебьются. - Он завернул за угол, и я заметался вокруг него, словно птица.

- Чарли, останьтесь, я вам что-то дам. Новое название. "Записки Пикквикского клуба" - правда, здорово? "Записки Пикквикского клуба"!

Мы проходили мимо библиотеки, на каждый его шаг я делал три; и вдруг я схватил его за руку и дернул так, что он остановился.

- Мистер Диккенс, поезд отходит в полдень, до тех пор еще два часа, верно? Подарите мне десять минут из этих двух часов, или, честное слово, я пойду домой и не буду дочитывать "Повесть о двух городах"!

Удивительно. Это его остановило. Он посмотрел на меня сперва недоверчиво, потом с непритворной печалью.

- Малыш, - мягко произнес он. - Ты это искренне?

- Мне наплевать, что будет дальше с Сиднеем Картоном!

- Но ведь это лучшее из всего, что я когда-либо придумал и написал, Малыш, - сказал он. - Ты должен ее прочитать.

- Почему? - закричал я. - С какой стати?

- Почему? - Он спокойно и пытливо посмотрел на меня, потом назвал причину. - Потому, Малыш, что я писал ее для тебя.

- Я прочту ее при одном условии, - ответил я. - Если вы пойдете со мной и познакомитесь с одним человеком.

- Десять минут? - спросил он.

- Десять минут.

Мы поднялись по ступенькам библиотеки и вошли внутрь.

Библиотека была будто каменный карьер, над которым десять тысяч лет не выпадали дожди. Погляди в одну сторону - тишина. Погляди в другую сторону безмолвие.

Мы, мистер Диккенс и я, остановились на пороге безмолвия. Мистер Диккенс дрожал. И вдруг я вспомнил, что за все лето ни разу не видел его здесь. Он боялся, что я сейчас подведу его к полкам и там будут все его книги - уже написанные, напечатанные, обрезанные, переплетенные, выданные, прочтенные и возвращенные на полку.

Он взял меня за локоть и лихорадочно прошептал:

- Малыш, зачем мы здесь? Пошли. Здесь никого нет.

- Слушайте! - прошипел я. Далеко-далеко, где-то за стеллажами послышался такой звук, словно бабочка повернулась с боку на бок во сне. И еще - будто крохотный ноготок скреб крышку.

- Слышите? - прошептал я. Глаза мистера Диккенса расширились.

- Я знаю этот звук, - сказал он, помолчал затаив дыхание и кивнул. - Там кто-то пишет.

- Да, сэр.

- Пишет пером. И пишет... да... пишет стихи, - вымолвил мистер Диккенс. Конечно. Где-то там кто-то пишет стихотворение, верно? Завитушка, завитушка, черточка, завитушка. Это не цифры, Дуг, не цифры, и не сухие факты. Слышишь взмах, слышишь - взлет? Стихи, клянусь богом, да, сэр, никакого сомнения стихи!

- Мэм! - позвал я.

Бабочка перестала шевелиться.

- Не прерывай ее, - зашикал на меня мистер Диккенс, - в разгар вдохновения! Пусть пишет!