Обычным гражданам приальпийской конфедерации недосуг раздумывать, а тем более болтать на столь щекотливые темы. Они заняты своими делами, и у них свои трудности. Но не все таковы!

Есть, к примеру, Дюрренматт… и есть Макс Фриш… выдающиеся, имеющие мировой авторитет писатели. Их ирония, переходящая в скепсис, порой взрывающаяся криком отчаяния,- вот какие голоса доносятся порой из кристальной, благополучной Швейцарии.

И мой приятель журналист Б., и мой друг адвокат Ш. – оба коренные швейцарцы – кривят рты и опускают глаза, когда я пускаюсь в восторженные комплименты идеальному устройству жизни на этой земле возле обширного Женевского озера – Леман и бездонных озер в краю “четырех кантонов”, гражданином одного из которых стал человек-дьявол Николай Ставрогин, то ли порожденный фантазией Достоевского, то ли выхваченный им из жизни.

Интересно, что не только ужасный Ставрогин, но и ангельский князь Лев Николаевич Мышкин являются в Россию по воле

Достоевского именно из Швейцарии.

“Я приближался к месту моего назначения”. Это, конечно, цитата из классики, но я действительно приближался к месту моего назначения. Опыт научил, что неплодотворно и опасно упереть даже небольшой кусок своей жизни в одну точку. Сказать себе: вот дойду туда – и тогда всё, вот доплыву до того камня… вот сыграю эту премьеру… вот кончу фильм… вот добьюсь этой женщины…

И тогда! Что тогда?..

Вот добегу первым до ленточки! Жажда рекорда! Победить прежнее достижение – чужое! Чтобы все видели. А в виде тренировки ежедневно ставить маленькие личные рекорды. Сегодня чуть больше, чем вчера – ощутимый прогресс. А если сил не хватает, можно бесконечно варьировать виды соревнований и выдумывать новые.

Теперь-то я знаю, что самая великая тщета – суета – это Книга рекордов Гиннесса. Сделать так, чтобы весь мир… и сразу… У

Камю в “Чуме” есть персонаж, который все собирается написать книгу, но никак не начнет. Не может начать, потому что все ищет фразу, от которой ВСЕ, абсолютно ВСЕ разведут руками… и…

Chapeaux a bas! – ШАПКИ ДОЛОЙ! Вот это и есть формула дилетантизма. Мастерами так не становятся.

Вспоминаю мимолетный, но не канувший в забвение разговор с

Георгием Александровичем Товстоноговым. (За двадцать лет совместной и очень тесной работы не так уж много было у нас доверительных разговоров один на один. Тем важнее ВСЕ их вспомнить, что я и сделаю в дальнейшем ходе этих записок.) На гастролях, если не ошибаюсь, в Кишиневе, поздним вечером вышли покурить под деревья возле гостиницы. Говорили про конец сезона, про начало будущего. Г. А. вдруг спросил: “Скажите, а вот вы про себя – торопите время? Есть такая мысль – скорее бы! Хорошо, если бы не было этих двух месяцев, а уже премьера?” “Конечно! – сказал я.- Жутко интересно, что у нас получится и как это поймут и примут”. “Мне тоже.- Потом несколько раз затянулся сигаретой и продолжил: – Но теперь я стал ценить ожидание. Знаете, теперь я думаю, что не надо гнать дни к собственной цели”.

Хочется думать, что Георгий Александрович развил в себе это умение, хотя по натуре – совершенно очевидно – он был рекордсменом, человеком, стремящимся к финишу. А что касается меня… Следуя своему характеру, я проповедовал и внушал себе одно, а делал порой прямо противоположное.

Пример же настоящей последовательности в этом решительном

НЕТОРОПЛЕНИИ ДНЕЙ – этот пример передо мной. Наталья Т. – абсолютно творческая натура, огромный неувядаемый талант, решительно лишенный рекордсменства. Она никогда даже не двинула ногой, чтобы взойти на следующую ступеньку успеха. Ни разу ни на йоту не прибавила скорости, чтобы кого-то обойти… Но оставим… то, что о жене,- дела семейные.

Не беги так быстро, мой дом на колесах! Туннель, еще один… и еще… Не крутитесь так быстро, колеса, по этим гладким рельсам.

Я стремлюсь к моей цели, к встрече… Но я не хочу торопить время. Не спеши так, мой вагон, мне нравится быть в тебе.

Вечереет. В Берне поезд будет стоять всего четверть часа и потом помчит дальше – через Домодоссолу в Милан, потом (если я не путаю) Триест – Загреб – Белград – Афины… паром – и…

Истанбул… Тогда это уже “Восточный экспресс”, о котором читано и столько сочинено романов от Агаты Кристи до Грэма Грина. Как я увлекался этими романами, но на сегодня это не по моей части. На сегодня мой экспресс – “западный”. В Берне наш вагон отцепят – он так запылился в дальней дороге, затуманилась на его борту табличка “Москва – Берн”. Ему надо отдохнуть. Наши кряжистые проводники с цепкими глазами отдадут последний салют мне – последнему пассажиру – и станут готовиться в обратный путь.

А я? Я двинусь дальше на Запад. Если меня встретят… Если… Я уперся лбом в стекло и вглядываюсь в наступающие сумерки. Где же?.. Где же?.. Кто это так непротокольно машет руками на платформе?

А это Маркиш так непротокольно машет руками на платформе. А рядом с ним стоит и улыбается незнакомая мне женщина. Вот если можно быть совсем заграничной, каждой клеточкой заграничной, то это она – Хайди Тальявини. Ну всё заграничное – одежда, жесты, улыбка, фигура, прическа, запах. Только речь ясно-русская, хотя и с акцентом. Она бывшая студентка Симона, а теперь… О! Теперь она дипломат. Приятное знакомство. В ее доме мы проведем этот вечер и ночь, а утром тронемся в Женеву.

С этого дня и по сегодня Хайди – мой друг. Тогда я не знал еще поразительных талантов этой приветливой женщины. Мог ли я предположить, что мы будем встречаться в Москве, где в должности советника в посольстве Швейцарии она станет заметной фигурой в культурной жизни нашей столицы в самое бурное и переломное время. А потом мы увидимся в Гааге, где она будет уже послом.

Она снова вернется в Москву в качестве полномочного министра-посланника. И она покинет Москву ради Чечни – почти год жизни среди смертельных опасностей в составе представительства

ООН во время войны. В 98-м она опять в одной из самых опасных, по-настоящему “горячих” точек мира – госпожа Тальявини возглавила миссию ОБСЕ в Сухуми на грузино-абхазской границе.

Хочется вспомнить нашу последнюю встречу, но… наша последняя встреча не состоялась. У меня был концерт в Тбилиси. Хайди собиралась приехать на него – повидаться. В Тбилиси меня поселили в гостинице “Аджария”. Два верхних этажа шестнадцатиэтажного здания оставались еще гостиницей. Все остальное пространство занимали беженцы. Густой, многосемейный быт бедных, отчаявшихся людей в коридорах и комнатах, не приспособленных для быта. Часто отключали электричество – и тогда замирали лифты в высотном доме и прокисали продукты в холодильниках, которые переставали холодить. Телефоны работали плохо, а периодически отключались вовсе. В городе появилось много нищих стариков – этого никогда не было раньше в Тбилиси. В магазинах, на рынке очень мало покупателей – у людей нет денег.

Дороговизна. В театрах – и в зале, и за кулисами – припахивает нечистотами. Все коммуникации требуют ремонта, а средств нет.

Трогает душу и восхищает, что тбилисцы не жалуются, а стыдятся своей беды и даже в этих условиях сохраняют свое несравненное гостеприимство и победную улыбку на измученном лице.

Я дозвонился в миссию. Сказал, что привез журналы, книги и письма от друзей для госпожи Тальявини. Приехал молчаливый шофер и забрал пакет. Телефон окончательно замолк. Связи больше не было. Выступление мое было в самом центре города на проспекте

Руставели в театре Грибоедова. Зал полон (и это не исключение – я был здесь недавно на фестивале, на всех сценах ежедневно шли десятки спектаклей и концертов, и всегда, везде залы были полны

– таково отношение к театру и к гостям в этом удивительном городе). И я с волнением и благодарностью вижу, что практически все, кого я знал, с кем дружил, с кем вместе выходил на сцену, все пришли на этот концерт. Хайди не было.

В антракте принесли большой букет и записку в конверте. Ночью на границе снова обострилась обстановка, Хайди не могла покинуть