Когда бой несколько стих, Ольшанский снова пригласил Лисицына.

- А это что у вас? - спросил командир, показывая на забинтованную руку.

- Мелочь, - ответил разведчик. - Пуля чуть задела.

- Трудно вам будет, старшина, с больной рукой. - Ольшанский пристально глядел в глаза Лисицыну. - Лучше сейчас скажите, подберем другого.

Лисицын заявил, что задание он выполнит.

Ольшанский еще раз рассказал Лисицыну, как нужно идти, показал маршрут по карте и, когда убедился, что старшина все понял, вручил ему пакет. Стоявший рядом Головлев напомнил:

- Доверяем тебе, Юра, судьбу отряда. Мы написали о том, как сражаются наши люди. Донесение необходимо доставить по назначению. Ну, а в случае…

- Мне все ясно.

Ольшанский, Головлев и Шпак обняли Лисицына. Он выбрался из конторы и по-пластунски пополз. А чтобы гитлеровцы не обнаружили разведчика, Ольшанский приказал открыть огонь в противоположном направлении.

Фашисты прорвались к конторе. Особенно трудно пришлось Николаю Скворцову. На него бежала большая группа автоматчиков. Значительное число их Скворцов уложил из пулемета, однако несколько солдат залегли у самой стены. Их Скворцов не заметил. Не заметил и Лютый, выполнявший теперь обязанности второго номера у пулемета. У ног Скворцова разорвалась граната, он свалился, потеряв сознание. Пришел в себя от какой-то горечи во рту. Открыв глаза, увидел склонившегося над ним Александра Лютого.

- Пей, Коля, пей, дорогой, - шептал он. - Специально для тебя раздобыл. Боялся, что ты не выживешь…

Оказывается, увидев, что Скворцов лежит без сознания, Лютый быстро перевязал ему рану и, заметив метрах в сорока гитлеровского офицера, уложил его из автомата. Немного обождал. К офицеру подбежал санитар с флягой. Убил и санитара. В это время остальные десантники открыли шквальный огонь по залегшим фашистам. Лютый стремглав помчался к мертвому санитару, схватил флягу и так же быстро вернулся в контору, где лицом к лицу столкнулся с младшим лейтенантом Чумаченко.

- Кто вам разрешил уходить с боевого поста? - строго спросил командир.

Лютый молчал.

- Пошли к Ольшанскому.

Ольшанский посмотрел на смущенного Лютого, взял у него флягу, понюхал.

- Спирт?

- Скворцов ранен, - сказал Лютый, - плохо ему… Для него это.

Ольшанский вернул флягу.

- Бегом к Скворцову. Сейчас и я подойду.

Опять все вокруг загрохотало, заухало, здание конторы наполнилось едким дымом. Ольшанский умело руководил отражением атаки. На самых опасных участках вовремя появлялся Головлев.

Дважды был ранен Владимир Чумаченко. Пуля попала ему в живот. Чумаченко прислонился к стене, но, увидев приближающихся гитлеровцев, дал по ним очередь из автомата, упал, приподнялся на колено.

- Этого еще не хватало, - произнес он. - Я командир… и должен быть на своем месте.

Подошел Головлев. У него осталось во фляге немного воды.

- Попей, Володя, легче станет,-сказал он.

Тот сделал несколько глотков.

- Как там ребята? - спросил он. - Пойду к ним. Как дела на участке?

Головлев остановил его.

- Куда ты? Ведь на ногах не держишься.

- Ослаб я, - признался раненый.

Головлев подложил плащ-палатку под голову Чумаченко, и тот прилег, вытянул ноги, закрыл глаза, но через минуту вздрогнул.

- В сон клонит, - протяжно произнес он. - Плохой признак. Я все же пойду, там мне будет легче.

- Обопрись на меня.

Когда моряки увидели командиров, их грязные суровые лица оживились, в глазах появилась радость. Действительно, где предел человеческой выносливости? А бывает ли он вот в такой исключительно трудной обстановке? Справедливая война делает человека без меры стойким и сильным. Смертельно раненный при виде своих боевых товарищей словно вновь воскресает.

- Достается вам, ребята? - спокойно произнес Чумаченко. - Он взял автомат, приблизился к амбразуре и открыл огонь. - А, сволочи!.. - выругался и пустил длинную очередь. - Знайте русских. На всю жизнь запомните нас. Вот так!.. Хорошо. За наших людей! Чтобы люди наши жили. А, бежите, гады!..

Чумаченко крошил врагов с азартом, самозабвенно. Но вот он и сам упал. Над ним склонился Ольшанский.

- Ты слышишь меня, Володя? - спросил он.

Чумаченко вдруг вытянулся, тяжело вздохнул и затих. Ольшанский стер рукавом навернувшиеся на глаза слезы, поднялся, постоял минуту не двигаясь, потом достал из кармана носовой платок, прикрыл им посеревшее лицо Чумаченко.

Враг стрелял по конторе из огнеметов. Горели стены, было невыносимо жарко. Моряки задыхались от едкого дыма, который заполнил помещение. Уже было много убитых и раненых.

Головлев почувствовал страшную тяжесть во всем теле. «Что со мной?» Пошатнулся, упал. Снова встал. Тонкая струйка крови потекла с виска на щеку…

- Ольшанский! Волошко! - пытался он крикнуть. Словно в бреду, шагал и ничего не видел. «Держаться, держаться!» - шептал он.

Ольшанский и Хайрутдинов подхватили замполита и бережно положили в угол.

- Они отравляют нас удушливым дымом! - шептал Головлев. - Кто это кричит? Каким дымом? Стоять. Стоять насмерть!

Осколок снаряда сразил Григория Волошко. Из командного состава остался один Ольшанский, и он едва держался на ногах и уже не мог подняться с первого на второй этаж. Но продолжал руководить боем. Теперь ему приходилось и подменять вышедших из строя пулеметчиков и автоматчиков, подбадривать раненых, воодушевлять находившихся в строю.

- Мало нас осталось, Кузьма, - сказал командир, наклонившись к Шпаку.

- Ничего, товарищ старший лейтенант, - Шпак посмотрел на побледневшее, осунувшееся лицо Ольшанского. - Прилягте к моему пулемету, а я помогу Удоду. Вон сколько гадов лезет на него.

- Иди, дорогой мой. Иди к нему.

Ольшанский нажал гашетку.

Скоро его сменил Николай Щербаков. Ольшанский задержался около тяжело раненного своего вестового Владимира Очаленко. Тот бредил, говорил что-то невнятное. Командир позвал вестового, но ответа не получил.

Ольшанский пошел к амбразурам. Там ждали его выбившиеся из сил люди. «Осталось продержаться недолго. Наверное, уже наши перешли в наступление».

- Держитесь! - кричал Ольшанский. - Победа будет за нами!

Бой продолжался. Отчаянно разил врагов из пулемета Кузьма Шпак. Люди изнемогали от удушливого дыма и неимоверной жары. А враг все бил и бил…

Мы отбили восемнадцатую атаку, ожидали нового натиска и боялись его. У нас кончился боезапас.

Во время одной из передышек между атаками в нашем сарае вдруг появился капитан Головлев. Это нас обрадовало и придало новые силы. Как он мог днем пробраться к нам, трудно представить. Замполита невозможно было узнать: грязный, из фуфайки торчали клочья ваты, шапка порвана.

- Как тут у вас, товарищи? - крикнул он.

- Лупим фашистов…

Капитан рассказал о боевых делах группы Ольшанского. От него мы узнали о подвигах Валентина

Ходырева, Николая Скворцова, о том, что для установления связи с батальоном туда ушел Юрий Лисицын, что люди сражаются геройски. Головлев остался доволен нами. Ночью он обещал доставить нам патроны и гранаты.

- Ольшанский и все мы надеемся на вас, товарищи, - сказал он на прощание. - Ждать осталось недолго. Скоро Николаев будет освобожден. Держитесь, друзья!

После того как ушел Головлев, нам пришлось выдержать не одну яростную атаку. Всех нас беспокоило то, что к вечеру группа Ольшанского почему-то ослабила огонь, тогда как фашисты особенно беспощадно обстреливали контору из огнеметов и минометов…