Отец тихо закрыл свою дверь, и слезы хлынули из ее глаз, образуя мокрые пятна там, где глаза касались наволочки. Никогда в жизни еще не было, чтобы слезы не могли облегчить ее боль. Все было кончено. Дэвид ушел. Он сказал, что напишет ей и известит о субботе. Но она знала, что он не напишет. Он бросил ее и будет строить свою жизнь, в которой ей не найдется места.

Казалось невероятным, что шесть лет могли окончиться так внезапно. Она все еще не могла в это поверить, старалась убедить себя, что это не так, и знала, что так.

И это была ее вина. Нет, это была вина отца. Она ненавидела отца всем своим существом за то, что он причинил ей, за его эгоизм. Но еще больше она ненавидела любовь, которую испытывала к Дэвиду и которая только усилилась от предстоящей разлуки, заставив ее сердце болеть так, что ничто не могло облегчить эту боль.

Дополнительный выходной в понедельник был особенно приятен после душного августовского уик-энда.

Летти сидела дома и уныло думала о том, как они с Дэвидом могли бы провести эти дни. Сияющее на лазурном небе солнце светило, казалось, специально, чтобы подразнить ее.

Погруженная в свои несчастья, Летти не задумывалась, что оно дразнит и всех вокруг. Люди семьями отправлялись на берег моря, увешанные корзинами и сумками, полными сэндвичей и пива. Однако на вокзалах они обнаруживали, что поезда отменены, а сами вокзалы заполнены моряками и резервистами.

Но Летти думала лишь о Дэвиде и о том, как замечательно они могли бы провести эти выходные: смешаться с пестро одетой толпой гуляющих в парке или пойти в зоосад.

Они могли посетить музей восковых фигур мадам Тюссо, где были выставлены король Георг и королева Мария, пройтись к Букингемскому дворцу и посмотреть смену караула, надеясь случайно увидеть Их Величества, или отправиться в Уайт-Сити на шоу. Вместо этого Летти вынуждена была сидеть дома, когда весь Лондон, казалось, вышел на улицу. Везде было людно, но в воздухе ощущалось ожидание чего-то неопределенного, и каждый чувствовал это.

Несколько дней назад конфликт на Балканах принял серьезный оборот. В Европе росла напряженность, и это выливалось на страницы газет.

– Вы читали? – В гостиную со свежим номером «Ивнинг Стандарт» в руках вошла миссис Холл и уселась на диван. – Эти австрийцы объявили войну Сербии из-за своего эрцгерцога. Вот тебе и Балканы! Вечно ссорятся то из-за одного, то из-за другого.

Благодаря миссис Холл газеты можно было не читать. Она пересказывала им каждое слово с тех пор, как молодой серб убил австрийского эрцгерцога Фердинанда во время его визита в Боснию.

– «Черная рука», – мрачно сказала миссис Холл. – Так они сами себя называют – эти сербы, которые убили эрцгерцога и его жену, вот бедняжка!

Миссис Холл недавно наняли сидеть с отцом и читать ему вечерние газеты.

Она устала от своего одиночества, как и он от своего. Он внимательно слушал ее, стараясь вникнуть в мельчайшие детали происшедшей трагедии.

Убийства и ограбления отошли на второй план. Все интересовались политикой. Говорили, что министр иностранных дел Австро-Венгрии подозревает Сербию в причастности к убийству и просит у Германии поддержки, настаивая на участии австрийских официальных лиц в расследовании убийства, а Франция и Россия поддерживают Сербию, которая отклонила эти требования.

– Это все равно, что пустить лису в курятник, – со знанием дела заявила миссис Холл.

В тот же день она снова пришла к ним и расположилась в деревянном кресле, в котором обычно сидел отец. Плоская шляпка была пришпилена к ее растрепанным седеющим волосам. Она щурилась, поднося газету к лампе, и читала почти по складам:

– Здесь пишут, что Австро-Вен-грия отклонила пред-ложение сэра Эдварда Грея собрать кон-ферен-цию, чтобы об… обсудить… Я вижу, они хотят вовлечь в эти неприятности как можно больше народу, – добавила она от себя.

В отличие от миссис Холл, Летти, как и многие другие, скептически относилась к конфликту на Балканах. В газетах писали, что Россия начала мобилизацию, а Германия требует прекратить военные приготовления на границе, но Летти это не волновало. Это было слишком далеко от ее дома.

Ее также не волновало, что Германия поспешно объявила войну России, требуя от Франции заявить о своем нейтралитете. Ее мысли были заняты другим.

Дэвид не давал о себе знать уже три недели, с тех пор как они ездили к Винни. С тяжелым сердцем она ждала следующего воскресенья. И когда он снова не появился, ее охватила паника. В понедельник она занялась магазином и старалась не думать о нем. Но в следующие выходные это чувство вернулось, стало почти невыносимым, гораздо более сильным, чем неделю назад, словно вобрало в себя все, что накопилось за предыдущие недели.

Любое сказанное ей слово вызывало у нее слезы. Она все же ухитрялась не плакать при отце. У нее была своя гордость. Она была резка с ним и затевала ссоры почти не из-за чего, оставляя его растерянным и смущенным.

Ее гордость также не позволяла ей зайти к мистеру Соломону, жившему рядом, и попросить разрешение воспользоваться его телефоном, который он недавно поставил. Гордость! Как можно уступить первой и попросить Дэвида приехать?! Но она нуждается в Дэвиде больше, чем в своей гордости. Она чуть не попросила совета у миссис Холл, но в последний момент решила не делать этого. Решение надо принимать самой.

Отец не спрашивал, почему Дэвид не приезжает уже два воскресенья подряд. Когда прошло третье воскресенье и отец опять ничего не спросил, Летти вдруг подумала, почему она должна столько заботиться о нем, если ее дела его совершенно не интересуют?

Переполненная горькими мыслями и простя Дэвиду его отсутствие, она подошла к двери магазина мистера Соломона, надеясь, что отец наверху в своей комнате не услышит ее.

Она неуверенно постучала. Мистер Соломон открыл дверь и посмотрел на нее сквозь толстые стекла очков.

– Летти? Что ты хочешь, моя дорогая?

Не подумав, она сделала ему знак говорить тише.

– Что такое? Твой отец, он нездоров?

– Нет, мистер Соломон. Я хотела спросить, вы не возражаете, если я воспользуюсь вашим телефоном? Мне нужно связаться с моим… женихом. – Это звучало странно, но он действительно был ее жених. Она все еще носила кольцо.

На исчерченном морщинами лице появилась улыбка. Он кивнул.

– Вашего жениха я знаю. Приятный, всегда вежливо со мной здоровается по воскресеньям.

Он почесал пальцами небритую щеку.

– А я думаю, что-то его не видно. Он болен, ваш жених?

– Нет, он здоров, мистер Соломон. – Время шло. Отец мог хватиться ее. – Но мне нужно позвонить ему. Это срочно.

– Конечно! Конечно! – Он отступил назад на несколько шагов. Сверху донесся голос его жены:

– Кто это?

– Это младшая дочь мистера Банкрофта, моя дорогая, – отозвался он, а потом Летти: – Телефон в конце коридора.

– Я положу два пенса за…

– Ой, два пенса! Оставьте их себе! Я могу доставить радость соседям, которые никогда еще у меня не звонили? Не как другие, которые думают, что я держу телефон специально для них. Конечно, звоните. Я не буду вам мешать. Передайте отцу мой привет. Я надеюсь, его грудь теперь в порядке, при такой погоде. Совсем не то, что зимой. Его кашель я слышал с середины улицы.

Он поднялся по лестнице и скрылся из виду. Переполненная благодарностью, Летти все равно положила монетку рядом с телефоном, подняла с рычага трубку и осторожно прижала к уху: она впервые звонила по телефону.

Если бы она отправила Дэвиду письмо, то, даже при пяти разносках в день, она получила бы ответ только завтра, а ей нужно было знать все сейчас.

Говоря громче, чем нужно, она назвала телефонистке номер Дэвида и ждала ответа.

Раздался немножко гнусавый голос матери Дэвида. Летти сразу узнала его.

– М-могу я поговорить с мистером Дэвидом? – От неожиданности Летти начала заикаться.