Я был окончательно уничтожен. Возвращение Падди Вельгона было последней каплей, переполнившей чашу моих страданий. Мне так и казалось, что он вот-вот войдет в мою комнату и потребует от меня отчета в моих поступках.

Единственное спасение было бежать, но ноги отказывались мне повиноваться, я чувствовал себя совсем разбитым.

– От судьбы не уйдешь! – подумал я с каким-то стоическим отчаянием в душе.

Разве действительно сама судьба не была против меня?

В моей памяти воскресли все пережитые мной события, начиная с того памятного вечера, когда мне пришла в голову мысль перевесить карточку моего соседа на мою дверь. Как все сложилось против меня!

Я не могу теперь отдать себе отчет, сколько времени я просидел в таком угнетенном состоянии. Может быть, час, может быть, больше. Меня вывел из него легкий стук в дверь. Мое сердце взволнованно забилось, как и в тот вечер, когда меня посетил Кристини.

В первую минуту мне пришло в голову сделать вид, что меня нет дома. К тому же дверь была заперта на ключ. Но стук снова повторился, и вместе с ним послышался сдержанный шепот:

– Антонин! Это я, Софи Перанди. Откройте! Я поспешно распахнул дверь.

– Дорогая моя Софи! – радостно воскликнул я.

Ее появление сразу вернуло мне силы. Я не чувствовал себя таким одиноким. Кроме того, Софи была почти моей сообщницей. Я смогу, наконец, облегчить свою душу, рассказать ей свою неудачу, поделиться опасениями. Она была энергична и никогда не падала духом. Она даст мне совет, как выйти из моего ужасного положения.

Я был так обрадован, что забыл не только всякую осторожность, но даже присутствие за стеной моего соседа.

Я между тем приход Софи должен был бы вызвать во мне беспокойство. Молодая девушка никогда не переступала порога моей комнаты. Для того, чтобы прийти теперь, рискуя своей репутацией, у нее должны были быть серьезные причины.

Она вошла и сама заперла за собой дверь. Ее лицо было совершенно спокойно. Она пристально посмотрела на меня.

– Как вы бледны! – удивилась она.

– Еще бы! – почти прошептал я. – Я так взволнован. Состояние, в котором я находился, не помешало мне заметить, что Софи, отправляясь ко мне, не приняла никакой меры предосторожности, чтобы не быть узнанной. Между тем ее поступок принадлежал к разряду тех поступков, которые если и совершаются молодыми девушками, то, во всяком случае, держатся ими в тайне. Ницца не Париж, здесь на каждом шагу можно встретить знакомых.

На ней же было одно из ее элегантных светлых платьев, невольно бросающихся в глаза, так же, как ее лицо, которое она даже не потрудилась прикрыть более или менее густой вуалью.

Она положила на стол свой белый зонтик и села около него на стул.

– Мне было очень трудно вырваться, – сказала она, – но я непременно хотела видеть вас. Я уже была у вас два раза.

– Меня не было в Ницце, – ответил я. – Я только что вернулся.

– Дольчепиано? – спросила она.

– Дольчепиано! – ответил я с тяжелым вздохом. Она поспешно вынула из кармана конверт.

– Я получила ваше письмо.

– Ах, да, – рассеянно ответил я, – с почтовыми марками. Я почти забыл об этом инциденте, представлявшемся мне теперь таким ничтожным в сравнении с последними событиями. Но Софи, видимо, относилась к нему не так легко. Ее лицо приняло озабоченное выражение.

– Вот именно с марками, – повторила она. – Я, собственно говоря, потому и хотела вас видеть. Эта история меня очень встревожила.

– Почему? – удивленно воскликнул я.

– Потому что я не хочу, чтобы между нами было какое-нибудь недоразумение, – взволнованно произнесла она. – Я уверена, что вы Бог знает что подумали.

Я попробовал улыбнуться.

– Вы преувеличиваете.

– Нет, нет! – заторопилась она. – Я вас отлично знаю. На вас лица нет!.. Вы так взволнованы.

Я хотел было сказать, что марки тут решительно ни при чем. Но она перебила меня на первом слове:

– Не говорите, не говорите. Я отлично знаю, что вы вообразили массу глупостей. Это даже смешно. Во всей этой истории нет ничего ужасного.

– Я в этом уверен! – произнес я.

– Надеюсь, вы никому не показывали этих марок? – озабоченно спросила она.

Видя, какое важное значение она придает этому инциденту, я не решился даже упомянуть имени Дольчепиано. К тому же, узнав, что мысль о тайной переписке пришла в голову не мне, а совершенно постороннему человеку, она не преминула бы лишний раз обвинить меня в склонности подпадать под чье угодно влияние и оскорбилась бы поспешностью, с которой я готов был обвинить ее только на основании нареканий третьего лица.

Поэтому я постарался успокоить ее.

– Кому же я мог бы их показать?

– Как я могу знать? – пожала она плечами. – Вы так доверчивы.

– Я никому не показывал, будьте спокойны, – сказал я.

– Конечно, это пустяки, – произнесла она уже более спокойным голосом. – Но некоторые люди обладают особенной способностью воображать Бог знает какие вещи… Вы, например, что подумали?

– О чем? – спросил я.

– О словах, которые были написаны на оборотной стороне марок.

– Это меня, конечно, немного заинтриговало, – ответил я уклончиво. – Но я решил, что вы мне объясните, в чем дело.

– Конечно, и вы сразу увидите, что вся эта история не стоит того, чтобы волноваться.

– Я и не волновался, дорогая Софи.

– Неужели? – она посмотрела мне прямо в глаза. – Во всяком случае, вы подумали, что я веду шифрованную переписку.

– Этого нельзя отрицать, – улыбнулся я. – Мне только показалось странным, с кем вы могли вести подобного рода переписку.

– Это простое ребячество! – произнесла Софи. – Но вы угадали.

Мое сердце забилось сильнее.

– Значит, написанные на оборотной стороне марок слова были адресованы действительно вам? – спросил я дрожащим голосом.

– Нет. Я их писала сама.

Я бросил на нее полный ужаса взгляд. Это объяснение было хуже всего, что я мог ожидать.

– Не волнуйтесь напрасно, – продолжала Софи. – Я писала просто-напросто своей подруге по пансиону Сесилии Томази, которая живет теперь в Генуе.

Я вздохнул свободнее.

– Понимаете, мне она может писать все, что ей вздумается, так как моих писем никто не читает. Но у Сесилии очень строгая мать, и, чтобы иметь возможность свободно обмениваться мыслями, мы придумали этот способ переписки. Я пишу ей самые бессодержательные письма и вкладываю в конверт марки, якобы для ее коллекции.

– Это очень остроумно! – согласился я.

– Не правда ли? Это идея Сесилии.

Она замолчала и посмотрела на меня. Объяснение рассеяло часть моих подозрений, но далеко не все. Я дорого бы дал, чтобы иметь возможность задать ей вопрос, о чем именно писала она своей подруге и что означали два терзавшие меня слова: «раскаяние» и «преступный».

Она как будто прочла мои мысли.

– Вас, вероятно, интересует, о чем я могла писать Сесилии? – сказала она.

– Это меня не касается, – смущенно ответил я.

– Даже очень касается. Так как я писала именно о вас.

– Обо мне? – удивился я.

– Ну, конечно. Неужели вы не видели ваших инициалов?

– Тел… А. Б… – невольно повторил я написанное на марках.

– Ну, вот видите! Это должно было означать: телеграфируйте на имя госпожи Антонин Бонассу. Ага! теперь вы начинаете понимать.

Действительно, моя физиономия прояснилась. Для этого достаточно было одного сочетания слов «госпожа Антонин Бонассу».

– Слушайте дальше, – продолжала Софи. – Я сообщила Сесилии о нашей будущей свадьбе и посвятила ее в наш план – обвенчаться за границей. Кроме того, я подумала, что лучше всего будет избрать для этого Геную, и просила Сесилию помочь нам привести в исполнение этот замысел. Вы понимаете сами, что мне было нелегко написать ей об этом, так как многие отнесутся к моему поступку с совершенно справедливым неодобрением. Ведь в конце концов могут сказать, что я бежала с вами из дому. Это более чем легкомысленно. Кроме того, я должна бросить на произвол судьбы женщину, которой я все-таки многим обязана. Иногда я даже раскаиваюсь.