– Эта старая Ницца – настоящий лабиринт, – сказала она с гримасой. – Того и гляди, можно заблудиться.

– Хотите, я вас провожу? – предложил я.

– Вы были бы очень милы.

Я довел ее до угла Пасторелли, почти до самого дома, под любопытными взглядами соседей, отлично знавших и ее и меня.

– До скорого свидания в Генуе, – шепнула она мне на прощание.

И я пошел домой, опьяненный счастьем, которое, как известно всем, обладает особенным свойством делать людей глупыми.

На другой день, в семь часов утра, я уже входил в вагон третьего класса экспресса на Марсель. В одном из отделений оказалось несколько свободных мест. Я занял одно из них, в углу, около двери, и, положив бывший при мне чемодан наверх в сетку, раскрыл газету, не столько для чтения, сколько с целью закрыться ею от взглядов моих соседей. Не успел я этого сделать, как мимо окна промелькнула чья-то тень и почти сейчас же в дверях купе появилась женская фигура. Не подымая глаз от газеты, я отодвинулся в сторону, давая ей возможность пройти мимо меня к свободному месту. Она села рядом со мной. Машинально, продолжая читать, я бросил на нее беглый взгляд, какой мы, мужчины, невольно бросаем на каждую женщину, случайно оказавшуюся нашей соседкой. Увы! моя спутница была так герметически закутана, что представляла собою какой-то бесформенный сверток, сделанный из клетчатого, черного с синим пледа, на который была надета огромная шляпа-cloche. Между пледом и шляпой не было никакого расстояния, кроме того, их соединяла между собой густая черная вуаль, через которую не было никакой возможности различить черты лица незнакомки.

Придя к этому убеждению, я перестал обращать на нее внимание и углубился в газету. От Ниццы до Канн поезд останавливается только в Антибах. Следовательно, у меня было, по крайней мере, полчаса времени, которым я и воспользовался, чтобы вздремнуть после проведенной мною почти бессонной ночи. Не доезжая Канн, я с самым равнодушным видом сложил все еще находившуюся у меня в руках газету и положил ее в карман, чтобы быть готовым выйти.

– Канн! Канн! Пять минут остановки!

Я сделал движение встать, намереваясь снять с сетки свой чемодан, как вдруг почувствовал, что меня осторожно потянули назад, заставляя остаться на том же месте. В это время один из бывших в купе пассажиров направился к выходу и, поравнявшись со мной, загородил дорогу своими бесчисленными пакетами. Мне не оставалась ничего другого, как продолжать сидеть. Я обернулся на свою соседку. Как раз в эту минуту она внезапно, делая вид, что ее толкнули, откинулась в мою сторону, и руки моей коснулась небольшая бумажка.

Я едва пришел в себя от изумления. Что это могло означать? Я снова взглянул на таинственную незнакомку. Она опять неподвижно сидела на своем месте, укутанная своей особенной непроницаемой вуалью.

Тогда, стараясь скрыть только что произошедший инцидент от моих соседей, я опустил руку в карман и сделал вид, что вынул оттуда записку. На небольшом лоскутке бумаги было написано всего несколько слов торопливым, словно дрожащим от толчков поезда, почерком.

«Не двигайтесь с места. Полная перемена. Мы едем в Марсель. Пока я сама не заговорю, делайте вид, что вы меня не знаете.

Софи».

Я чуть не вскрикнул от удивления. Софи! Эта закутанная особа была Софи! Она могла быть спокойна, не только кто другой, но даже я не узнал бы ее в таком костюме. Я снова сел на место, сгорая от любопытства. Полная перемена. Почему? Мы едем в Марсель, и едем вместе. Что значит это неожиданное решение? Зачем подобная таинственность после вчерашней неосторожности? Все это было более чем странно. Тем не менее я не осмелился ослушаться и имел достаточно твердости сохранять равнодушный вид, не обращая никакого внимания на свою соседку. Все мое волнение выражалось только в дрожании пальцев, нервно барабанивших по стеклу окна.

Поезд отошел от станции, и несколько минут спустя мы были уже далеко от Канн. Я поднялся с места и вышел в коридор, надеясь, что Софи последует за мной и, под предлогом желания полюбоваться пейзажем, найдет возможность шепнуть мне несколько слов, объясняющих ее поведение. Но моя надежда была напрасна, она не вышла. Утомившись тщетным ожиданием, я вернулся в купе и сел на прежнее место.

Меня начинала раздражать вся эта история. Шутка продолжалась слишком долго. Я находил, что Софи могла бы сообщить мне в своей записке причину такой внезапной перемены программы.

Чего ради она молчала? Боялась присутствия в купе посторонних? Но тогда наше положение было безвыходно, так как все они, по-видимому, ехали до самого Марселя. При этой мысли мною овладело бешенство. Я мысленно посылал к черту всех присутствующих и бросал на них такие молниеносные взгляды, что нельзя было не понять их значения. Тем не менее Софи оставалась по-прежнему неподвижной, и ее равнодушие представляло резкий контраст с моим волнением. Наконец, мои проклятия подействовали: на одной из станций вышли два пассажира. Я почувствовал некоторое облегчение. Но увы, два других остались и еще удобнее расположились на своих местах. Тогда я встал с места и пересел напротив Софи, чтобы иметь, по крайней мере, возможность видеть ее, не рискуя свернуть себе шею и возбудить подозрения слишком пристальным рассматриванием.

Прежде всего, я был поражен, как она искусно изменила свою наружность. Я готов был поклясться, что это не она. Она казалась выше ростом и полнее. Для достижения подобной полноты, ей, вероятно, пришлось надеть на себя целую коллекцию всевозможных одеяний.

Вообще, чем больше я на нее смотрел, тем больше мне начинало казаться, что передо мной посторонняя женщина. Меня начинало охватывать сомнение. Она ли это?

Но кто же мог разыграть такую дикую шутку? Да и, наконец, с какой целью? Никто не знал, куда я в действительности еду, никто не подозревал, что я пересяду в Канне в другой поезд; никому до этого не было никакого дела.

Я снова перечел записку Софи. Действительно ли она ее писала?

В первую минуту я решил этот вопрос утвердительно. «Мы едем в Марсель. Делайте вид, что вы меня не знаете». Эти обе фразы ясно указывали, что передо мной была Софи.

А между тем эта фигура… плечи… ноги, длину которых не могла скрыть юбка…

Нет, это положительно не могла быть Софи. Я окончательно терял терпение. Ожидать приезда в Марсель было выше моих сил.

Я вышел в коридор и написал на листке, вырванном из записной книжки:

«Выйдите на минуту в Тулоне. Скажите мне хоть одно слово или откиньте вуаль. Я хочу убедиться, что это вы. Страшно беспокоюсь».

Затем я вернулся в купе и незаметно сунул под плед листок бумаги. Софи не сделала ни одного движения, по которому я мог бы судить, что она читает записку.

Я с нетерпением ожидал ее ответа. Волнение мое достигло апогея. Я готов был забыть все ее предостережения, лишь бы так или иначе узнать истину.

Между тем поезд остановился у платформы.

– Тулон! Тулон! Десять минут остановки!

Я энергично поднялся с места и незаметно для соседей указал своей таинственной спутнице на платформу.

Но она не шевельнулась. Мне показалось только, что она сделала под пледом какое-то движение рукой, как будто поднося к губам палец. В то же время ее огромная шляпа повернулась в сторону наших спутников. Те не спеша доставали из сеток свои вещи и, видимо, собирались выходить.

Я понял и на этот раз безропотно сел на свое место.

Наконец, последний пассажир вышел. Захлопнув за ним дверь, я прислонился к ней спиной, чтобы загородить вход новым путешественникам, и дал, наконец, волю снедавшему меня любопытству.

– Софи! Вы ли это? Что означает эта таинственность?

Не отвечая ни слова, она освободила из-под пледа руки и стала развязывать вуаль. В то же время, окутывавший ее плед соскользнул с ее плеч, зацепив ее шляпу, которая, в свою очередь, упала на скамейку.