Еда и деньги развязали ему язык, и он соблаговолил поведать нам историю своих многочисленных разочарований, "своих разбитых надежд", увядших мечтаний юных лет и "напрасных упований" (Адольфус говорил с акцентом коренного лондонца, откуда бы ни была родом его бабка); кончилось тем, что он вынул рукопись (а это всегда повергает в ужас сочинителя), но не стал ее читать, а, благодарение богу, принялся лишь разглагольствовать о ней. Это было не его, а чье-то чужое сочинение.

- Альфред, - сказал он, - вы знаете, что я занимаю видное положение в литературном мире. Или, по крайности, занимал, покуда на меня не свалилось несчастье. Когда я очутился в печальных обстоятельствах, меня приютило в своем доме чудное создание, удивительная женщина. ("За ту, - сказал он, торжественно осушая свой бокал, - которая удваивает наши радости, а в беде берет на себя половину нашего бремени - за женщину!") - Допив коньяк с содовой, он продолжал. - С тех пор как я живу в доме этого дивного создания, - она уже не молода, Альфред, годится мне в бабушки, так что, прошу вас, оставьте эту ироническую улыбку, - я не пренебрегал, сами понимаете, священным призванием, для которого я, без сомнения, рожден. Поэзия служила мне утешением в невыносимом одиночестве, и я обошел редакции всех газет. Но что за черствый и бессердечный народ эти редакторы, - люди, которые обжирались за моим столом и пили вволю мое вино, которые в дни моего процветания обогатились за мой счет, - поверите ли, они не хотят взять у меня ни одной статьи и презрительно отворачиваются! Мало того, они отказываются помочь мне даже рекламой - мне и близким мне людям. Поверите ли, дорогой друг, как раз недавно мисс Тиклтоби начала читать цикл лекций, и я стремлюсь обеспечить им достойный прием во всем мире, а ни одна газета не печатает короткий отчет, который я написал. "Эйдж", "Аргус", "Эра", - я обращался всюду, но все они одинаковы, все, все неблагодарны.

- Дорогой мой, если вы будете писать стихи... - сказал я.

- Но это же не стихи, - возразил Адольфус. - Это проза, отчет о лекции мисс Т. с моим скромным предисловием.

- Попробую пристроить это в "Панч", - сказал я.

- "Панч"! Фу! - воскликнул он. - Господи, неужто вы так низко пали! Мне печататься в "Панче"! Силы небесные! Что за дикая смесь!

- Какую вам смесь, сэр, с ромом или с коньяком? - спросила официантка Бетси, услышав только последнее слово.

- С ромом, - сказал Адольфус, не растерявшись, проглотил крепкий напиток и схватил меня за руку.

- Альфред, - воскликнул он, - скажите мне только одно - а в "Панче" платят? Потому что, между нами, мисс Тиклтоби грозится выставить меня за дверь, если я не буду ей чем-нибудь полезен и... не уплачу по счету.

Адольфус Симко должен получить вознаграждение за свои труды, и поэтому с будущей недели мы начинаем печатать лекции мисс Тиклтоби.

Лекция первая

На нашу долю только что выпало счастье присутствовать при одном из самых блестящих проявлений эрудиции, какое только имело место в нашу прославленную эрудицией эпоху.

Великий дух Истории, очищенный в перегонном кубе могучего ума, излился на нас чистым, густым, крепким, зачастую пьянящим потоком, и каждый глоток был так сладок, а жажда слушателей так велика; фигуры государственных деятелей и героев, мудрых героев и героических деятелей были выхвачены из тьмы далеких веков, и волшебница заставила их предстать перед нами; великолепные и величественные герои минувших времен во всем своем блеске восстали из могил и взирали на нас как живые, - таковы мысли, чувства и картины, которыми мы обязаны сегодня красноречию мисс Тиклтоби.

Мы пишем это преисполненные глубочайшего волнения, ибо слова прекрасной лекторши еще звучат в наших ушах; но мы бессильны передать и десятую долю той непостижимой гармонии речи, того волшебного очарования поэзии, которые сия благородная особа излила на своих слушателей, - эти чары не изгладятся из памяти людской.

Скажем только, что, как было ранее объявлено в печати, эта высокообразованная леди сегодня начала читать цикл лекций по истории Англии. Ее друзья, ее ученики, все, кто знает и высоко ценит ее (а в это число входят избранные таланты нашей страны и цвет ее аристократии), собрались ровно к часу дня в ее скромном жилище (дом э 3, подворье "Телячья Ножка", по Литл-Бритен, над зеленной лавкой; звонить в третий звонок снизу). Мы пришли туда в числе первых и счастливы поведать о знаменательных событиях дня. Репортеры нашей газеты тщательно записали каждое слово, слетавшее с уст говорившей (о если б они могли с такой же точностью передать проникновенный тон и исполненный волшебства взгляд, делавший ее слова в тысячу крат драгоценней); мы же, привыкшие по роду своей деятельности к философской лапидарности, ограничились тем, что записали лишь заголовки и назидательную квинтэссенцию (если позволено так выразиться) лекции мисс Тиклтоби; и мы льстим себя надеждой, что при сравнении с полным текстом наша трактовка не противоречит его духу.

До сих пор мы говорили о мисс Тиклтоби, как об общественном деятеле; теперь несколько слов о ней как о женщине. Она давно известна и любима в своем квартале, красой и гордостью коего является, - в Сент-Мэри-Эксе.

С юных лет она трудится на ниве просвещения, и некоторые из лучших семейств Сити обязаны ей начатками знаний! Ее учебник по правописанию весьма популярен, и его издание почти разошлось; кроме того, достаточно назвать в числе ее учеников дочь одного из клерков олдермена Хармера, а также племянницу его покойного превосходительства лорд-мэра, чтобы самые взыскательные поборники избранного общества удовлетворились положением в свете тех, кто внимает мисс Тиклтоби.

Мисс Тиклтоби убеждена, что образование может принести плоды лишь в том случае, если приобщать к нему с самого раннего возраста, и поэтому принимает учеников, начиная с двух лет и старше. Более того, она не раз с улыбкой говорила, что готова была бы принимать и месячных младенцев, ибо чем раньше учить ребенка, тем лучше. Разумеется, в столь нежном возрасте пол не имеет ни малейшего значения. Дети мисс Тиклтоби (как она любит их называть) равно принадлежат как к слабой, так и к сильной половине рода человеческого.