Да, в другое время было бы любопытно все это понять. Но выплыл передо мной альбом с пастушком на обложке, и отошла на второй план Полина Евстафьевна с коврами и розовой жидкостью… Альбом… Не ошибся, выходит, я тогда. Перекочевал альбом от Астахова к Лютикову… В пятницу листал его Астахов, пока Полина Евстафьевна полы мыла. Листал, карточками любовался. И еще сказала женщина из соседнего подъезда, что смеялся чему-то Астахов, когда листал. Ногой даже дрыгал от удовольствия. Полина Евстафьевна не утерпела, заглянула через плечо, но смешного ничего не увидела. Домики были на карточках, не современные, не такие, как теперь строят… Хозяйские домики, нашла словечко Полина Евстафьевна… Хозяйские, о три окна.

Потом, когда она с полами закончила и тряпки в ванной повесила, Колька «спасибо» ей сказал, гонорар вручил только что не в конвертике и рюмочку налил. И опять «спасибо» сказал, над своей подругой посмеялся. Она, сказал, на это дело по два часа тратит и сильно мучается. А выпил рюмку и о жизни высказался. Бывают, сказал, в жизни злые шутки, а бывают и приятные. Бывает, сказал, что далеко ищешь, а оно близко лежит. Да вот не знаешь, что оно рядом, и ходишь как дурак вокруг торбы. Ее развязать надо, а ты дыру высматриваешь.

– Так и сказал? – спросил я.

– Может, чуток и не так. А тебе зачем это знать?

– Много мне нужно знать, Полина Евстафьевна, – сказал я, глядя в ее черные блестящие глаза и думая о том, что фамилия ее странная – Кандараки – с буквы «К» начинается. – Что же, в альбоме только дома и были?

– Этого не скажу…

– Вы сами-то, Полина Евстафьевна, откуда родом?

– Заозерская я, тутошняя. А чего тебе?

– Фамилия у вас вроде греческая.

– Может, и греческая. Дед мой, сказывали, заморского урождения. А отец тутошний.

Кандараки. Сколько лет ей было в пятьдесят седьмом? Тридцать? А Бакуеву? Под шестьдесят подкатывало. Когда я у него в «друзьях музея» числился, было ему около пятидесяти. Подержанным человечком он тогда выглядел, а может, мне это казалось только – для мальчишки ведь и тридцать лет – старость. Впрочем, зачем мне эти сведения? Надо на Кандараки не через время смотреть, а через пространство.

Но это, кажется, уже смешным становится. Во всяком случае, скажи я Пете Саватееву о своих теперешних мыслях, он наверняка будет хохотать да, пожалуй, посоветует: «Поинтересуйся у жены, Зыкин, не к ее ли папе Бакуев „сход.“ собирался». Ведь у моей жены девичья фамилия тоже на К – Колесова.

Но почему эта Полина Евстафьевна из поля зрения следствия выпала?

Тоже глупый вопрос, Зыкин. Не тот вопрос. А почему Валя Цыбина в это поле попала? Потому что к Астахову пришла? Да нет, не в понедельник, так во вторник мы проявили бы к Вале вполне законный интерес.

Пространственные связи…

Ну что ж, Зыкин. Попробуй поискать на дорожках, которые, возможно, когда-то и пересекались. Начни с Кандараки, хоть, может, и смешно это.

– Ужин подогревать?

В проеме кухонной двери мелькает красно-желтый халат моей жены.

– Валяй, – говорю я. Часы показывают девять. Наумов сегодня вряд ли позвонит – поздно. Мы подключили его к делу. Впрочем, точнее, он сам подключился, как только ознакомился с купчей. Он так ей обрадовался, так долго тряс мне руку и все удивлялся, как это мне удалось… Доценту казалось, что мы уж очень легко, вроде играючи, вытащили на свет того самого Аркадьева сына. Он пожелал самолично взглянуть на дукинское обиталище, но я сказал ему «тсс-с». Тогда Наумов бросился к телефону и вызвонил из Караганды неделю отпуска за свой счет. Другую неделю выделили ему мы. В конце концов он все-таки был необходим следствию.

Сейчас Наумов рылся в архивных недрах города Заозерска. Одновременно были сделаны запросы и в другие города. Договорились, что об успехах или неудачах доцент будет сообщать мне по вечерам. Но, видимо, он решил о неудачах не сообщать, поскольку звонков не было, хотя со времени начала операции под кодом «А. В.» прошло уже три дня.

В кухне гремят кастрюли, шумно льется вода из крана. Я закрываю блокнот с вопросами, на которые пока нет ответов, и иду ужинать. Мы тоже не сильно преуспели за эти три дня. Была женщина из соседнего подъезда, был разговор с Лирой Федоровной – вот, пожалуй, и все.

На сковородке шипит мясо, под чайником бьется голубой венчик пламени. Жена режет хлеб и косится на меня.

– Мясо из супа. Ты не возражаешь?

Возражать бесполезно: все равно ничего другого не будет. Мясо из супа – это маленькая семейная тайна. Кто-то когда-то сказал, что в каждой семье есть тайны. Наша семья не составляет исключения, но тайны нашей семьи мне известны. Последний разговор с Лирой Федоровной окончательно убедил меня, что есть тайна и у семейства Казаковых. Тайна, о которой даже Лира не имеет представления. Но как проникнуть в эту тайну, мне неведомо. Мясо из супа не подают посторонним людям. Мясо из супа хозяева едят сами.

– Ты похож на сомнамбулу. Скоро будешь натыкаться на мебель.

– Возможно…

– Где ты пропадаешь целыми днями?

У моей подруги жизни начались каникулы. Ей скучно.

– Постигаю женскую психологию, – говорю я уклончиво.

– Разве убийца, которого вы ловите, – женщина?

Подгорелые кусочки супового мяса хрустят на зубах. Жена не успела с ужином, потому что стирала… Может быть, убийца и женщина, думаю я. А может, и нет. В сущности-то, это нам неизвестно, хоть и есть версия, в которую укладываются многие факты. Но версии лукавы. «Как грабли, – заметил как-то Лаврухин. – Держишь в руках – инструмент. Попадут под ноги – береги лоб».

– Не знаем мы убийцу…

– А за что его убили, этого мальчика?

Есть более занятный вопрос: чем его убили? В заключении экспертизы речь идет о «твердом, по-видимому, эластичном предмете, с неярко выраженной ребристой поверхностью, наподобие гофрировки». Чудной, наверное, предмет, если он попал на квартиру к Лютиковым вместе с альбомом. Лютиковы по-прежнему утверждают, что из дома не пропало ничего. Конечно, эту ребристую штуковину мог принести убийца… Конечно… Дорого бы я дал, чтобы узнать об этом предмете хоть что-нибудь…

– Мальчик был плохо воспитан. Между прочим, он числился выпускником твоей школы.