— Тогда это тебя заинтересует, — капитан Мазер наконец развернул газету в нужном месте и протянул ее Дюррансу, показав на короткую статью. Дюрранс просмотрел ее сквозь дым сигары.

— Похоже, парень все-таки вернулся в Бербер, — сказал он. — Рискованное предприятие. Абу Фатма, так его звали.

В статье не упоминалось имя Абу Фатмы, как, собственно, и любого другого человека за исключением капитана Уиллоби, вице-губернатора Суакина. В ней просто сообщалось, что некие письма, в которых Махди призывает Гордона сдать Хартум и стать адептом махдистской религии, а также копии коротких ответов Гордона, найдены в стене в Бербере и доставлены к капитану Уиллоби в Суакин.

— Вряд ли из-за этого стоило рисковать жизнью, — сказал Мазер.

— Возможно, — несколько неуверенно ответил Дюрранс. — Тем не менее, хорошо, что они нашлись. Может быть, копии сделаны рукой самого Гордона, и, в любом случае, они представляют исторический интерес.

— В некотором роде. Но даже если так, они не пролили свет на историю осады и не имеют реального значения ни для кого, даже для историков.

— Что ж, это верно, — согласился Дюрранс, и он не мог ошибаться сильнее.

На том самом месте, где он искал новостей о Фивершеме, новости сами его нашли, но он того не знал. Он блуждал впотьмах и не догадывался, что эти вести, как бы мало они ни интересовали историков, напрямую касались его собственной жизни. Дюрранс выбросил статью из головы и сидел, обдумывая вчерашний разговор с Этни. Они упомянула Фивершема, это правда — спрашивала вестей о нем. Но, может... скорее всего, она спросила лишь потому, что последние слова ее отца были о Гарри.

Он помнил, что она произносила его имя абсолютно ровно, и в самом деле, само то, что она заговорила о нем, можно считать знаком, что Фивершем больше не имеет над ней власти. В самой ее просьбе не думать о ней весь этот год звучало для Дюрранса нечто обнадеживающее. Ему казалось, если он не сможет, то в конце концов она даст ему желанный ответ. Подождав несколько дней, Дюрранс вновь явился в дом миссис Адер. Этни покинула Лондон и уехала в Донегол. Она собралась внезапно, как поведала ему миссис Адер, и причина отъезда осталась неизвестной.

Однако Дюрранс не сомневался: Этни воплощала на деле то, к чему его призывала. Он должен попытаться забыть ее, а она решила помочь, пропав из виду. И в этом Дюрранс был прав. Но Этни не учла одно обстоятельство — она не попросила его прекратить писать, и осенью из Судана вновь стали приходить письма. Она и радовалась им, и тревожилась: несмотря на общую сдержанность, то и дело в них проскальзывали фразы — например, повторение каких-нибудь пустяков, когда-то сказанных ей и давно забытых — в которых она видела, что несмотря на её мольбу, он все еще постоянно думает о ней.

Была там и нотка надежды, будто он оказался в мире, расцвеченном новыми красками и мелодиями. Этни так и не избавилась от страха, что жизнь одного мужчины разрушилась по ее вине, и была полна решимости не допустить этого со вторым. Но, глядя на письма Дюрранса, она не могла не задаваться новым вопросом. Какими средствами следовало этого избегать? Какой из двух путей выбрать? Она уже не была так уверена, как год назад, что его карьера столь важна. Вопрос возвращался снова и снова, но она ни на шаг не приближалась к решению, и даже скрипка не помогала.

Стояла майская ночь, и три офицера курили на травяном холме на берегу Нила, перед офицерской столовой. Свет полной луны скрадывало даже сияние планет. Мелкие звезды совсем пропали из вида, небо посветлело и раскинулось над головами жемчужным свечением. Офицеры сидели на шезлонгах и молча курили, а с островка посреди реки доносилось кваканье лягушек. У подножия небольшого, но крутого утеса, на котором они сидели, лениво струился Нил, похожий на полированное зеркало, а на противоположном берегу до самого невидимого горизонта тянулась пустыня, плоская и обширная, усеянная мелкими бугорками, белая, как иней, а на ней сверкали, будто драгоценные камни, скальные выступы. Позади курильщиков отбрасывала тень крыша веранды офицерской столовой, она казалась черной глыбой.

Один из троих чиркнул спичкой и поднес ее к концу сигары. Пламя осветило озабоченное, встревоженное лицо.

— Надеюсь, что с ним ничего не случилось, — сказал он, выбросив спичку. — Хотел бы я сказать, что уверен в этом.

Говоривший был средних лет полковником Суданского батальона. Ему ответил человек с седыми волосами. Но седина часто встречается в Судане, а гладкое лицо выдавало, что он еще молод. Это был лейтенант Колдер из Инженерных войск. Однако сейчас юность не могла противопоставить полковнику Доусону свой оптимизм.

— Он покинул Хальфу полтора месяца назад? — мрачно спросил лейтенант.

— Сегодня как раз полтора месяца, — ответил полковник.

И только третий офицер, высокий, худощавый, длинношеий майор службы тылового обеспечения, рискнул выдвинуть оптимистическое предположение.

— Рано считать его погибшим, — сказал он. — Все знают Дюрранса: посади его у костра в пустыне вместе с парочкой шейхов, и он проболтает с ними целый месяц. Тем более, когда тут бумаги, стол и кабинет — все, что он так ненавидит. Увидите, Дюрранс вскоре появится.

— Он опаздывает уже на три недели, — возразил полковник. — А он в некотором роде пунктуален. Я боюсь.

Майор Уолтерс махнул рукой в сторону белой пустыни за рекой.

— Если бы он отправился туда, на запад, я бы согласился. Но он поехал на восток, через горы, к Беренису и Красному морю. Тамошние племена всегда вели себя тихо, даже когда у Суакина стоял Осман Дигна.

Полковника уверенность Уолтерса нисколько не утешила. Он дернул себя за усы и повторил:

— На три недели.

Лейтенант Колдер выбил трубку и вновь набил. Наклонившись вперед, он примял табак большим пальцем и медленно произнес:

— Я вот все думаю, возможно ли, чтобы Дюрранса заманили в какую-то ловушку? Я не уверен, и никогда раньше не говорил об этом, поскольку до последнего времени не подозревал, что мои сведения могут иметь какое-то отношение к его задержке. Но теперь задумался. Вы помните ночь накануне его отъезда?

— Да, — сказал Доусон и подвинул свое кресло чуть поближе.

Колдер единственный из всех в Вади-Хальфе мог претендовать на дружеские отношения с Дюррансом. Несмотря на разницу в званиях, они были близки по возрасту, и с самого начала, когда неопытный, но жаждущий набраться опыта Колдер только прибыл из Англии, Дюрранс в своей сдержанной манере всячески старался проявлять к вновь прибывшему знаки дружбы. Поэтому Колдер мог что-то знать.

— Я тоже помню эту ночь, — сказал Уолтерс. — Дюрранс обедал в столовой и рано ушел собираться в дорогу.

— Он уже собрался, — возразил Колдер. — Как вы сказали, ушел он рано, но отправился не к себе, а пошел вдоль реки в Теуфикье.

В Вади-Хальфе имелся военный гарнизон, а Теуфикье был всего лишь приграничным городком, в миле к северу по берегу реки. Там держали лавки несколько греков, между прилавками с местными блюдами и табаком стояло несколько голых и грязных кафешек — в общем, шумный городишко, где толклись и негры из области Динка, и феллахи из дельты Нила, звучало множество диалектов, но для уха европейца не хватало одного существенного элемента, чтобы город мог называться действительно оживленным — топота шагов. Жители ступали по песку в большинстве своем босиком, и когда в редкие минуты утихали резкие возгласы и бормотание голосов, люди передвигались бесшумно, как призраки. Даже по ночам, когда толпа на улицах густела, а шум усиливался, казалось, будто под этим шумом ухо может различить глубокую тишину, молчание пустынь Востока.

— Дюрранс ушел в Теуфикье в десять вечера, — продолжил Колдер, — и когда я заглянул к нему в одиннадцать, еще не вернулся. В четыре утра он отправлялся на восток, и мне нужно было обсудить кое-какие дела до его отъезда, поэтому я остался ждать. Он появился примерно через четверть часа и сразу сказал, что я должен быть краток, поскольку он ждет посетителя. Он говорил быстро и как-то беспокойно, едва слушал меня и отвечал невпопад. Я видел, что он охвачен каким-то необычным чувством, но не мог угадать каким. В одну секунду это определено был гнев, но он тут же сменялся смехом, будто Дюрранс радовался против своей воли. Как бы там ни было, он спровадил меня, и, уходя, я слышал, как он велит слуге идти спать, дескать, он сам встретит посетителя.