— Да, — ответила она, — да. Он знал, что я буду рада узнать. — Она вдруг прижала перо к груди и некоторое время сидела с сияющими глазами, пока Уиллоби не встал, указывая на проем, сквозь который они пришли.

— Боже правый! Джек Дюрранс! — воскликнул он.

В проеме — единственном входе и выходе —действительно стоял Дюрранс.

Этни совершенно забыла о существовании полковника Дюрранса. С того момента, как капитан Уиллоби вложил ей в руку это грязное, некогда белое перо, все ее мысли были заняты Гарри Фивершемом. Рассказ Уиллоби поглотил ее, память заполняла жестами, взглядами, голосом Гарри пробелы в повествовании. Она унеслась прочь из этого августовского сада, солнечного света и ярких цветов, и эти тяжелые пять лет, что она высоко держала голову и приветствовала мир храброй улыбкой, потускнели в ее воспоминаниях. Возможно, она даже не осознавала, насколько тяжелыми они были, пока не подняла голову и не увидела у изгороди Дюрранса.

— Тсс! — сказала она Уиллоби, лицо ее побледнело, глаза на мгновение крепко зажмурились от болезненного спазма.

Но у нее не было времени на чувства. Несколько минут разговора с капитаном Уиллоби были праздником, и он закончился. Ей снова нужно взять на себя ответственность, которой ее наделили эти пять лет, и немедленно. Если она не может забыть — а она точно знала, что не сможет, — она не должна выдавать того, что не забыла. Дюрранс должен продолжать верить, что она приносит в их брак нечто большее, чем дружеские чувства.

Он стоял у самого проема и прошел в него. Он так легко догадывался обо всем, что ему нельзя позволить встретиться с капитаном Уиллоби и даже узнать, что тот приезжал. Этни огляделась в поисках путей отхода, прекрасно зная, что их нет. Перед ними лежала бухта, а с трех сторон — густая изгородь. Вход был только один, и его преграждал Дюрранс.

— Не двигайтесь, — прошептала она. — Вы его знаете?

— Конечно. Мы три года пробыли вместе в Суакине. Я слышал, будто он ослеп, и рад, что это не так, — он сказал это, заметив свободную походку Дюрранса.

— Говорите тише. Это правда, он слепой.

— Невозможно догадаться. Полагаю, любые слова утешения тщетны. Что я могу ему сказать?

— Не говорите ничего!

Дюрранс все еще стоял в проеме и, казалось, смотрел прямо на сидевших на скамейке.

— Этни, — скорее сообщил, чем позвал он, и спокойный утвердительный голос создал полнейшую иллюзию, будто он видит.

— Не может быть, что он слепой, — сказал Уиллоби. — Он нас видит.

— Он не видит ничего.

— Этни, — снова позвал Дюрранс, громче и с оттенком сомнения в голосе.

— Слышите? Он не уверен, — прошептала Этни. — Сидите совершенно неподвижно.

— Почему?

— Он не должен знать, что вы здесь, — она крепко схватила Уиллоби за руку.

Тот не стал продолжать расспросы, поведение Этни заставило его хранить молчание. Она сидела очень тихо, затаив дыхание, со страхом глядя на Дюрранса. На её устремленном в его сторону лице не двигался ни один мускул, и в Уиллоби, смотревшего на нее, росло какое-то необъяснимое волнение. Он и сам начал бояться, что их обнаружат.

— Он идет к нам, — прошептал он.

— Ни звука, ни движения.

— Этни, — снова крикнул Дюрранс и подошел ближе.

Этни и Уиллоби во все глаза смотрели на него. Он прошел перед скамейкой и остановился, глядя прямо на них с таким видом, будто сейчас заговорит. Конечно, он видит, решил Уиллоби. Даже Этни, прекрасно знавшая правду, засомневалась.

— Этни! — снова сказал он тем же спокойным голосом, что и вначале. Ответа не последовало, он пожал плечами и повернулся к бухте. Теперь он стоял к ним спиной, но Этни научилась распознавать малейшие знаки в его манере поведения, поскольку лицо его говорило столь мало. Что-то в его позе, в наклоне головы, даже в беспечности, с какой он помахивал тростью, подсказало ей, что он прислушивается изо всех сил. Так продолжалось с минуту, потом он резко повернулся и сделал пару шагов к скамейке. Однако Этни уже знала его и была готова к такому неожиданному ходу. Она не шевельнулась, и ее хватка все так же сдерживала Уиллоби.

— Где же она, — сказал сам себе Дюрранс, и пошел обратно. Этни не отпускала руку капитана Уиллоби, пока Дюрранс не исчез из виду.

— Едва не попались, — сказал Уиллоби, когда ему наконец было позволено говорить. — А если бы он уселся прямо на нас?

— К чему гадать, если этого не случилось, — спокойно произнесла Этни. — Вы все мне рассказали?

— Да, насколько я помню.

— Все это произошло весной?

— Прошлой весной.

— Да. Я хотела бы спросить вас, почему вы не привезли мне перо прошлым летом?

— В прошлом году у меня был короткий отпуск, и я провел его в холмах к северу от Суакина, охотясь на горных козлов.

— Понятно, — тихо сказала Этни. — Надеюсь, вы хорошо поохотились.

— Да, неплохо.

Прошлым летом Этни была свободна. Если бы Уиллоби принес свои добрые вести, вместо того чтобы гоняться за козлами, её жизнь была бы совсем иной. Ей хотелось закричать, но внешне она ничем не выдала, что задержка Уиллоби нанесла непоправимый вред. С самообладанием много пережившей женщины она заговорила столь беспечно, что Уиллоби поверил — её вопросы вызваны лишь любопытством.

— Вы могли написать.

— Фивершем не давал понять, что это срочно, а в письме было бы слишком долго и трудно объяснять. Он просил лишь поехать к вам, когда у меня будет возможность, и раньше у меня ее не было. Честно говоря, я считал весьма вероятным, что Фивершем вернется раньше меня.

— О нет, — возразила Этни, — это невозможно. Он должен искупить два других пера, прежде чем попросит забрать обратно мое.

Уиллоби покачал головой.

— Фивершем никогда не сможет убедить Каслтона и Тренча снять обвинения.

— Почему?

— Майор Каслтон погиб в битве за Тамай.

— Погиб? — воскликнула Этни с коротким удовлетворенным смешком.

Уиллоби уставился на нее, не веря своим ушам. Но на ее лице было написано удовольствие. Как истинная дочь кельтов, Этни считала, что смерть не имеет особого значения. И она умела ненавидеть и быть твердой как сталь к тем, кого ненавидела. И этих троих она ненавидела до глубины души. Когда-то она согласилась с ними, дала Гарри Фивершему четвертое перо, но сейчас её это не заботило. Она радовалась тому, что с майором Каслтоном покончено.

— И полковник Тренч тоже?

— Нет, — ответил Уиллоби. — Вы разочарованы? Напрасно. Ему еще хуже — его захватили во время разведки, и теперь он в плену в Умдурмане.

— А! — только и сказала Этни.

— Не думаю, что вам известно, — строго сказал Уиллоби, — что значит плен в Умдурмане. Иначе вы почувствовали бы жалость к узнику, невзирая на всю неприязнь.

— Нет, — упрямо ответила Этни.

— Я расскажу вам, что это такое.

— Нет, я не хочу слышать о полковнике Тренче. Кроме того, вам пора. Но сначала скажите мне одну вещь, — сказала она, вставая. — Что стало с Фивершемом после того, как он отдал вам перо?

— Я сказал ему, что он сделал все, что можно, и он принял мой совет — сел на первый пароход, зашедший в Суакин по пути в Суэц, и покинул Судан.

— Я должна узнать, где он. Он должен был вернуться. Он нуждался в деньгах?

— Нет. Он все еще получает содержание от отца. Он сказал, что средств более чем достаточно.

— Рада это слышать.

Этни велела Уиллоби ждать, пока она проверит, чист ли путь. Сад был совершенно пуст. Дюрранс исчез, а огромная каменная терраса и сам дом с полосатыми жалюзи выглядели спящими. Время подходило к часу дня, и даже птицы молчали. На самом деле тишина сада показалась Этни почти странной. Только пчелы сонно жужжали над клумбами, да на другом берегу с луговых склонов кого-то звал мужской голос. Она вернулась к капитану.

— Вы можете идти, — сказала она. — Не стану изображать дружеские чувства к вам, но все же благодарю, что вы разыскали меня и рассказали вашу историю. Вы сразу возвращаетесь в Кингсбридж, я надеюсь? Мне не хотелось бы, чтобы полковник Дюрранс узнал о вашем визите или о том, что вы мне сообщили.