— Благодарю, Джек! — ответил Фивершем. — Спасибо за добрые пожелания. Это ведь ты познакомил меня с Этни, я никогда этого не забуду.

Дюрранс неспешно поставил бокал. Несколько мгновений он молчал, разглядывая скатерть и положив руки на край стола.

— Да, — бесстрастно произнес он. — Тогда я оказал тебе услугу.

Казалось, он хочет еще что-то прибавить, но колеблется. Однако резкий и будничный голос капитана Тренча, весьма ему подходящий, избавил Дюрранса от этой необходимости.

— И что это меняет? — спросил Тренч.

Фивершем переместил во рту сигару.

— В смысле, оставлю ли я службу? — медленно выговорил он. — Не знаю.

Дюрранс воспользовался моментом, чтобы встать из-за стола и подойти к окну, отвернувшись от товарищей. Фивершем принял этот резкий жест за неодобрение и обратился к спине Дюрренса, а не к Тренчу.

— Не знаю, — повторил он. — Нужно подумать. Всё обговорить. С одной стороны, конечно, мой отец, карьера и всё такое. С другой стороны — ее отец, Дермод Юстас.

— Он хочет, чтобы ты подал в отставку? — спросил Уиллоби.

— Как всякий ирландец, он наверняка против любой законной власти, — засмеялся Тренч. — Но должен ли ты на это подписываться, Фивершем?

— Дело не только в этом. — Гарри по-прежнему адресовал свои объяснения спине Дюрранса. — Дермод стар, его поместье приходит в упадок, и есть множество других проблем. Ты же знаешь, Джек?

На прямое обращение Дюррансу пришлось ответить, и он рассеянно произнес:

— Да, я знаю. — И добавил, будто цитируя модное словечко: — Если захочешь виски, дважды стукни ногой по полу, слуги поймут.

— Именно так, — сказал Фивершем. Он продолжил, тщательно подбирая слова и не сводя взгляда со своего друга: — А кроме того, дело еще в Этни. Она — дочь своей страны и любит ее до мозга костей. Не думаю, что она будет счастлива в Индии, да и в любом другом месте вдалеке от Донегола, запаха его торфяников, ручьев и темных дружелюбных холмов. Нужно принимать это в расчет.

Он подождал ответа, а не дождавшись, снова заговорил. Дюрранс, однако, и не думал осуждать друга. Он знал, о чем говорит Фивершем, и хотел, чтобы тот не умолкал еще некоторое время, но не обращал внимания на его слова. Он неотрывно смотрел в окно. Перед его глазами озаряли небо яркие огни Пэлл-Мэлл, цепочки огней следовали одна за другой, поднимаясь, как и город, к северу; а в ушах стоял грохот миллионов экипажей.

Под его ногами, далеко внизу, лежал Сент-Джеймсский парк, молчаливый и темный, спокойное озерцо мрака посреди сияния и шума. Дюррансу хотелось ускользнуть из этой комнаты в одиночество парка. Но он не мог сделать этого без объяснений. А потому так и не повернулся к товарищам, прижался лбом к стеклу и понадеялся, что его друг продолжит говорить. Сейчас Дюррансу предстояло принести ту жертву, о которой нельзя упоминать, нельзя выдать этого ни единым жестом.

Фивершем продолжал говорить, и хотя Дюрранс его не слушал, капитан Тренч, напротив, слушал внимательно. Гарри Фивершем явно серьезно поразмыслил над своими словами, а не придумывал отговорки, и капитана Тренча это вполне удовлетворило.

— Ну что ж, я пью за тебя,Фивершем, — сказал он, — со всеми подобающими пожеланиями.

— Я тоже, старина, — добавил Уиллоби, послушно следуя примеру старшего по званию.

Оба выпили за здоровье товарища, а когда пустые бокалы звякнули о стол, в дверь постучали.

Два офицера переглянулись. Дюрранс отвернулся от окна.

— Войдите, — сказал Фивершем, и лакей подал ему телеграмму.

Фивершем беспечно разорвал конверт и так же беспечно прочитал телеграмму, а потом замер, не сводя глаз с клочка розовой бумаги, его лицо стало необыкновенно серьезным. Так он сидел некоторое время, скорее задумчиво, нежели пораженно. В комнате повисла тишина. Гости Фивершема отвели от него взгляды. Дюрранс снова повернулся к окну, Уиллоби крутил усы, изучая потолок, капитан Тренч подвинул стул и уставился на пламя в камине, но все напряженно ждали. Как будто по пятам хороших новостей Фивершема в дверь постучалась беда.

— Ответа не будет, — сказал Гарри и снова замолчал.

Он поднял голову и посмотрел на Тренча, словно хотел что-то сказать, но передумал и снова погрузился в размышления над телеграммой. Через мгновение тишину прервали, но не один из неподвижно ожидающих мужчин в комнате. Прервали ее снаружи.

Через открытое окно с пугающей ясностью донеслась призывная барабанная дробь и звуки горна с плаца у казарм Веллингтона, музыка затихала, когда оркестр отдалялся, а потом снова нарастала. Фивершем не изменил позу, но, похоже, слушал не менее внимательно, чем читал. В последующие годы этот момент вновь и вновь будет вставать перед глазами каждого из трех гостей Гарри. Освещенная комната, пылающий камин, открытое окно с видом на мириады лондонских фонарей, Гарри Фивершем, сидящий перед телеграммой, громкий призыв горнов и барабанов, а потом музыка стихла — все эти детали рисовали яркую картину даже через многие годы, хотя их значение сейчас никто и не осознавал.

Как они помнили, Фивершем резко поднялся, не успела стихнуть барабанная дробь. Он скомкал телеграмму и кинул ее в огонь, а потом, прислонившись к боковой стенке камина, снова повторил:

— Я не знаю.

Словно он выкинул это сообщение из головы, о чем бы оно ни было, и подвел итог прежнему разговору. Итак, долгая тишина прервалась, и чары рассеялись. Пламя лизнуло телеграмму, и она дернулась, словно раненое живое существо. Она частично развернулась и на секунду предстала четкой и гладкой, еще нетронутой пламенем, так что несколько слов разборчиво проступили в желтоватом сиянии. Потом пламя охватило и эту часть, и через миг буквы съежились и почернели. Однако капитан Тренч всё это время смотрел в огонь.

— Надо полагать, ты возвращаешься в Дублин? — спросил Дюрранс.

Он снова вернулся к остальным. Как и его товарищи, он был рад незапланированному вмешательству оркестра.

— В Дублин? Нет. Я поеду в Донегол через три недели. Там будут танцы. Надеюсь, ты тоже приедешь.

— Не уверен, что смогу. Если на Востоке возникнет заварушка, не исключено, что меня призовут.

Разговор снова вернулся к вопросам войны и мира, пока звон часов Вестминстера не возвестил, что уже одиннадцать. Капитан Тренч поднялся с последним ударом, Уиллоби и Дюрранс последовали его примеру.

— Увидимся завтра, — сказал Дюрранс Фивершему.

— Как обычно, — ответил Гарри, и три его гостя спустились на улицу и вместе прошли через парк.

На углу Пэлл-Мэлл они разделились, Дюрранс поднялся по Сент-Джеймс-стрит, а Тренч с Уиллоби перешли на другую сторону улицы, к Сент-Джеймсской площади. Там Тренч взял Уиллоби под руку, чем сильно его удивил — Тренч не любил подобные проявления дружбы.

— Ты знаешь адрес Каслтона? — спросил он.

— Албемарл-стрит, — ответил Уиллоби и назвал номер дома.

— В двенадцать он уезжает с Юстонского вокзала, а сейчас десять минут двенадцатого. Тебе не любопытно, Уиллоби? Признаюсь, я сгораю от любопытства. Я человек дотошный, и когда человек получает телеграмму с просьбой передать что-то Тренчу, но не говорит ему ни слова, мне до смерти хочется узнать, что в ней было! В Лондоне из нашего полка сейчас только Каслтон, а он обедал с какой-то шишкой из Военного министерства. Думаю, если мы наймем двуколку до Албемарл-стрит, то как раз поймаем Каслтона на пороге.

Уиллоби, мало что понявший из слов Тренча, тем не менее, дружелюбно согласился с ним.

— Мне кажется, это разумное решение, — сказал он и подозвал проезжающий мимо кэб.

Минутой спустя оба уже ехали в сторону Албемарл-стрит.

В это же время Дюрранс в одиночестве возвращался к себе, вспоминая, как два года назад по какой-то странной прихоти старого Дермода Юстаса против своей воли оказался в доме на реке Леннон в Донеголе, и, к своему удивлению, познакомился с его дочерью Этни. Она удивляла всех, кто знал ее отца. Дюрранс провел в доме ночь, и тем вечером Этни играла на скрипке, по обыкновению сидя спиной к слушателям, чтобы они ни взглядом, ни жестом не нарушали ее концентрацию. Мелодии, которые она играла, сейчас звенели у него в ушах. У девушки был талант к музыке, и струны ее скрипки говорили по велению смычка. Особенно ему запомнилась одна увертюра — увертюра Мелузины, звучавшая как плач волны.