Для его современников болезнь была популярной темой. В письмах, в разговорах, в уличных диспутах обсуждали признаки лихорадки и подагры, проблемы диеты, пульса и лечебных бань (бани, которые для римлян были существенным элементом быта, потеряли в Средние века прежнее значение: византийские монахи нередко вообще враждебно относились к бане, говорили, что умываться надо слезами, и даже горожане в банях усматривали скорее лечебное средство, чем просто гигиеническое). Лечебники и сочинения великих врачей древности были в ходу. К тому же с болезнью связывали богословскую проблему — что такое недуг — признак специальной божественной милости (в эпилептиках, в умалишенных видели людей, близких к Божеству) или, наоборот, выражение Божьего гнева? У византийцев были врачи и больницы — одна из таких больниц, основанная в XII в. при константинопольском монастыре Пантократора, подробно описана в монастырском уставе.

Визит к врачу

Больница эта (примерно на 50 коек) состояла из нескольких отделений: женского, хирургического, для больных острыми заболеваниями (куда почему-то прежде всего относили больных глазами и желудком) и для обычных больных. Больным выдавали тюфяки (для лежачих больных — с отверстием посередине), подушки, одеяла, рубахи, плащи. На каждое отделение (т. е. на 8-12 больных) полагалось 2 врача, 3 штатных помощника (фельдшера), 2 сверхштатных и 2 служителя. Ночью в каждом отделении дежурил один из помощников. Кроме того, при больнице были врачи, обслуживавшие приходящих, как мы бы сказали амбулаторных, больных.

Все врачи делились на две смены: один месяц дежурила одна половина, следующий — другая. Они получали жалованье деньгами и продуктами, пользовались даровой квартирой и монастырскими лошадьми, но им было запрещено заниматься частной практикой иначе как по распоряжению самого государя. Наконец, при больнице функционировала школа, готовившая медиков.

Византийский анатомический атлас

Андроник не был увлечен манией сохранения собственного здоровья, как не был он увлечен богословскими спорами. Физические упражнения и пост считал он самым действенным средством против всяческих заболеваний, но зато на старости лет широко пользовался возбуждающими средствами, ибо до самого конца дней не потерял самого живого и практического интереса к женщинам.

Но кроме книжных знаний, кроме охотничьих навыков и физической закалки, воспитание при Комниновском дворе должно было приобщить Андроника к военному искусству.

Дед Андроника Алексей I сумел остановить натиск врагов. Дядя Андроника Иоанн II, развивая успех, старался расширить границы империи. Комнины были воинами, сами участвовали в сражении и не только командовали, но и врывались в гущу битвы, искали единоборства с вражескими полководцами. Как-то Иоанн приказал выпороть своего любимого сына и будущего государя Мануила — за дерзкую вылазку, едва не стоившую царевичу жизни. Андроник вырос воином, но не только воином: он был и военным инженером, умевшим возводить сложные осадные механизмы, устраивать подкопы под стенами вражеских крепостей.

Андроник вырос в ту пору, когда традиционные порядки Византийской империи обнаружили свои пороки и повсеместно — в экономике и политической организации, в этике и в философской мысли — стали намечаться тенденции к преобразованию и пересмотру, стали рождаться первые проблески скепсиса и рационализма.

Откуда пошло это движение — из провинциальных городов или из среды провинциальной аристократии? Трудно ответить на этот вопрос, слишком скудны доступные нам памятники. Во всяком случае кажется вероятным, что движение было направлено против экономического, политического и культурного преобладания Константинополя и соответственно против византийского бюрократического централизма вообще.

Специфической особенностью Византийской империи было грандиозное развитие государственной налоговой системы: подданные василевсов были прежде всего налогоплательщиками, его слуги оплачивались прежде всего выдачами из казны. В XI–XII вв. в этой системе стали обнаруживаться заметные трещины. Все шире распространяются иные формы эксплуатации непосредственных производителей, напоминавшие поместную (сеньориальную) систему, господствовавшую на Западе. Императоры, с одной стороны, расширяли собственные поместья, а с другой — не противились и даже поощряли рост частновладельческих и монастырских вотчин. В XII в. они довольно щедро раздавали земли иноземным наемникам, поступавшим на военную службу империи.

Но византийская сеньориальная система так и остановилась на начальных этапах своего развития.

Дело не только в том, что вотчина не стала здесь обособленным от государства, независимым мирком и царь сохранил право безоговорочной конфискации земель любого из византийских сеньоров. Пожалуй, существеннее было то, что вотчина не сделалась основой административной и военной организации империи, как это было на Западе, где сеньориальная администрация проявила себя как более подвижная форма организации, более пригодная для деятельности в средневековых условиях с их медлительностью коммуникаций и господством натурального хозяйства.

Византия как бы раздваивалась в XII в. — между выраставшими снизу элементами сеньориального управления и сохранившими силу старыми традициями централизации.

То же самое чувствовалось в византийской военной организации. Византийское войско IX–X вв. было по сути дела ополчением. Оно набиралось по областям-фемам из так называемых стратиотов — мелких землевладельцев, которые по окончании похода возвращались в свои деревни и продолжали хозяйничать на земле. Они должны были являться в армию со своим вооружением и на собственных конях.

У фемного войска были свои достоинства и свои недостатки. На Западе Средневековье принесло четкое «разделение труда» — военная профессия была монополизована классом феодалов, который выделял из своей среды рыцарей, получавших с детских лет особое (воинское) воспитание и связанных между собой особыми связями, политическими и идейными, и в эту систему связей важным составным элементом входило понятие рыцарской чести, «верности». Византийские фемные стратиоты оставались хлебопашцами, имевшими особые (стратиотские) наделы, которые нельзя было продавать без особого разрешения. Военную подготовку они получали от случая к случаю, во время сборов, которые проводили наместники фемы — стратиги. Преимущество стратиотского войска было в многочисленности (численность византийских армий вплоть до XII в. поражала соседей), но по мере имущественного расслоения деревни, по мере обнищания части стратиотов набор в армию становился в Византии все более сложной проблемой. Для снаряжения воина приходилось устраивать складчину: с одного двора брали коня, с другого — вооружение, а третий поставлял самого стратиота. Часть воинов получала коней с государственных конных заводов, были установлены специальные формы солдатского жалования — ситиресий и опсоний, которые государство назначало стратиотам (в деньгах и в натуре) и от которых состоятельные ополченцы иной раз отказывались, предпочитая жить на собственном довольствии. Были предприняты и реформы другого порядка — размеры стратиотского надела были увеличены в четыре раза, и таким образом получила оформление грань между крестьянами-налогоплательщиками и стратиотами-воинами.

Заботы о стратиотском имуществе рождались еще и тем обстоятельством, что в византийской армии X в. происходили серьезные технические перемены. Основным ядром армии становится тяжеловооруженная кавалерия. Кавалеристы-катафракты сидели на конях, покрытых войлочной попоной с металлическими бляшками; в руках у них были длинные пики, пользоваться которыми можно было только благодаря изобретению стремян, не известных античным всадникам: упираясь в стремена, катафракт мог нанести противнику сокрушительный удар. Кроме пики, византийские всадники пользовались мечами. Тело воина было защищено железной кольчугой, поверх которой он надевал плащ; в левой руке он держал щит, голову прикрывал шлемом.