Почему не издается собрание речей и статей Сталина, полное собрание его сочинений? Можно не сомневаться, что мысль о таком издании возникала у всегда готовых молодых карьеристов не раз. Но Сталин не мог не подавлять такие планы в зародыше. Ничего более опасного для Сталина нельзя себе представить. Девятилетний период духовной школы наложил неизгладимую печать на его личность и на его успехи. Русскому языку он научился на уроках духовной схоластики. Русский язык навсегда остался для него полуиностранным, семинарским, натянутым. Богословие не было для него наукой, для изучения которой он пользовался русским языком, как и для изучения других наук. Он изучал русский язык вместе с богословием. От этого богословские формы и обороты вошли навсегда в его сознание, как формы и обороты русского языка.
Богословская аргументация всегда имеет формальный характер, и чем дальше, тем меньше она уверена в себе. Она подбирает доводы у авторитетов церкви, классифицирует эти доводы и нумерует их. Семинарист должен был доказательство бытия Божия заучивать в порядке схоластических доводов. Эту манеру изложения Сталин изучал вместе с богословием и русским языком, который остался для него, однако, навсегда чужим языком матери. Иосиф Сталин также плохо владеет русским языком, как Адольф Гитлер – немецким. В оправдание Сталина нужно, однако, сказать, что он лишь в одиннадцатилетнем возрасте познакомился с русским языком. Но мысль его лишена оригинальности, смелости, меткости. Анализ ее стиля обнаруживает крайнюю неуверенность в себе. Может показаться, что эта характеристика совершенно не вяжется с образом Сталина, главной чертой которого является решительность. На самом деле решительность свойственна Сталину только в области действия, когда оно навязывается ему всей совокупностью обстоятельств и когда оно может быть осуществлено через посредство массивного аппарата. В царстве мысли он чувствует себя, как на льду, боится поскользнуться, выбирает уклончивые и неопределенные выражения. Талант обобщения ему не свойственен, его мысль слишком медлительна и эмпирична, его ум неповоротлив и скуден, его заученные образы отдают до сего дня тифлисской семинарией, даже строки, продиктованные подлинной ненавистью. Наш автор не идет дальше вульгарности.
Характерными чертами ораторской речи является не отдельная от логических доводов «часть патетическая», а проникающий через всю речь дух импровизаций, творчества в момент произнесения, обусловленное этой импровизированностью волнение, увлечение непосредственным общением с массой слушателей и возможность подвинуть их к неотложному решению.
Сталин дает нам совсем другие образцы:
«Россия – заряженное ружье с приподнятым курком, могущее разрядиться от малейшего сотрясения. Да, товарищи, недалеко то время, когда русская революция поднимет паруса и сотрет с лица земли гнусный трон презренного царя!..» и т. д. Ружье с поднятым курком, которое на всех парусах стирает царя с лица земли – этого нагромождения образов достаточно для характеристики Кобы, как теоретика и как писателя. Годы, увы, не принесут в этой области больших изменений.
«Никогда не был прочь», – пишет Сталин вместо «всегда был не прочь». Текст звучит обычно посредственный, как перевод с иностранного языка. «Что такое Временное правительство?» – спрашивал Сталин и отвечал: «Это – кукла, это – жалкая ширма, за которой стоят кадеты, военная клика и союзный капитал – три опоры контрреволюции».
Литературные ресурсы Сталина остались те же, что в Тифлисе. Временное правительство оказывается одновременно «куклой» и «ширмой». Но по существу оценка верна.
В «Жизни национальностей» за 1920 г., № 39 воспроизводится доклад, сделанный Сталиным в Баку 8 ноября 1920 г. под заглавием «Три года пролетарской революции». Здесь мы встречаем следующие заключительные слова: "Несомненно, что наш путь не из легких, но, несомненно, также, что трудности нас не пугают. Перефразируя некоторые слова Лютера, Россия могла сказать: «Здесь я стою на рубеже между старым капиталистическим и новым социалистическим миром, здесь, на этом рубеже, я объединяю усилия пролетариев Запада с усилиями крестьянства Востока для того, чтобы разгромить старый мир. Да поможет мне в этом бог истории».
В первые четыре года советской власти Сталин пишет передовые статьи в «Жизни национальностей», причем число этих статей небольшое с самого начала – литературная производительность Сталина невелика, убывает из года в год. В 1920–1921 годах мы находим каких-либо две-три статьи. В 1922 г. – ни одной статьи. Сталин перешел уже в этот период целиком на аппаратную работу.
В 1929 году Сталин пишет: «Всем организациям и товарищам, приславшим приветствия партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу и подобию своему…» (как грубо!) «…я готов и впредь отдать… всю свою кровь, каплю за каплей…» (а отдавал-то кровь других!).
Недаром сказано, что человек – это стиль. Никто не требует от Сталина качеств писателя, но его стиль вполне выдает природу его мысли. Как только Сталин переходит в область общих идей, его язык становится неопределенным, сбивчивым, термины только приблизительно отвечают понятиям, и одна фраза искусственно связана с другой.
Ленин стал главой могущественной и влиятельной партии, прежде чем ему удалось обратиться к массам с живым словом. Его публичные выступления в 1905 году были малочисленны и прошли незамеченно. Как массовый оратор Ленин появляется на арене только в 1917 году и то на короткий срок, в течение апреля, мая и июля. Он приходит к власти не как оратор, а прежде всего как писатель, инструктор, пропагандист, воспитавший кадры, в том числе и кадры ораторов.
Сталин представляет в этом отношении явление совершенно исключительное. Он не мыслитель, не писатель и не оратор. Он завладел властью до того, как массы научились отличать его фигуру от других во время торжественных шествий по Красной площади. Сталин завладел властью не при помощи личных свойств, а при помощи безличного аппарата. И не он создал аппарат, а аппарат создал его. Этот аппарат со своей силой и со своим авторитетом явился результатом длинной, долгой и героической работы большевистской партии, которая сама выросла из идей. Аппарат был носителем этой идеи, прежде чем он стал самоцелью. Сталин возглавил аппарат с того момента, когда он отрезал пуповину идеи и стал вещью в себе. Ленин создавал аппарат путем постоянного общения с массой если не устным словом, то печатным, если не непосредственно, то через посредство своих учеников. Сталин не создавал аппарата, а овладел им. Разумеется, не всякий может овладеть аппаратом. Для этого нужны были исключительные и особые качества, которые не имеют, однако, ничего общего с качествами исторического инициатора, мыслителя, писателя или оратора. Аппарат вырос в свое время из идей. Сталину нужно было презрительное отношение к идее.
Особенное значение имел для его развития наглядный урок того, как сравнительно небольшая, но единодушная и дисциплинированная партия может через свою повседневную агитацию формировать мысль масс и вести их за собою. Значение «аппарата» предстало перед ним в грандиозных масштабах и гораздо непосредственнее, чем те политические идеи, которые связывали этот аппарат с массами.
Нетрудно представить себе уже теперь, какие изменения политического и идеологического типа должны будут произойти в большевистской бюрократии, когда она окажется у власти. Из тонкой прослойки, находящейся всегда под контролем партии и под непосредственным давлением революционного авангарда, большевистские кадры разбухнут, вовлекая в себя остатки всех других партий и мелкобуржуазную интеллигенцию вообще, превратятся в мощный социальный слой, который сосредоточит в своих руках всю политическую власть и распоряжение богатствами страны. Влияние марксистской доктрины интернационализма будет спадать, поскольку идеи этого типа совершенно не отвечают социальному положению и интересам мощного мелкобуржуазного слоя, который сосредоточил в своих руках постепенно силу и привилегии всех прежних господствующих классов. Зависимость от масс ослабевала, поскольку сами эти массы теряли дорогу и перспективу, впадали в индифферентизм, поскольку бюрократия перестала быть тонкой прослойкой, а находила социальную устойчивость в самой себе. В этом смысле, конечно, можно сказать, что сталинизм вырос из старой большевистской партии, ибо новые формации не падают с неба, а питаются формациями предшествующего периода. Но в старой большевистской партии было три элемента: революционная динамика пролетарского авангарда, централизованные организации и марксистская доктрина. Из всех этих трех элементов сталинизм унаследовал только централизованную организацию, переключив ее из классовой борьбы пролетариата на социальные интересы нового господствующего слоя. Формы, обрядность, фразеология, знамена остались до некоторой степени старые, и эта внешняя шелуха обманывает поверхностные взоры. Существо же изменилось в корне, между сталинизмом и большевизмом пропасть гораздо больше, чем когда бы то ни было была бы между большевизмом и меньшевизмом. Бесспорным образом этот факт доказывается тем, что сталинизм в испанской революции и во французской политике идет рука об руку с самыми правыми меньшевиками, социал-демократами и буржуазными демократами, а в то же время в СССР оказался вынужден истребить всю большевистскую партию. Только совершенные глупцы, только совсем пустые головы могут думать, что дело идет здесь об эпизодах исторического процесса, а не о полном и окончательном социальном перерождении того, что было некогда большевистской партией.