-Быстрее, быстрее,-молил ее я.

-Билеты!-вдруг всполошилась женщина. У нее по ним была пересадка на другой поезд. Я кинулся к себе в каптерку. С билетной книгой я выбежал в тамбур. Поезд уже набирал скорость. Парни кавказской национальности помогали ей, снимая вещи с подножки вагона и ставя их на асфальт. Она стала спускаться по ступенькам и, споткнувшись на нижней, вдруг упала на перрон.

-?!!

-Билеты, билеты!-опять закричала она вслед вагону.

В одно мгновение один из парней оказался рядом с тамбуром. Поезд набирал скорость. Перрон уже заканчивался. Я, чтобы быть ближе к парню, сидел на верхней ступеньке вагона и листал книгу. Вот! Листок в одно мгновение растворился в ночи. Окаменевшим я был недолго. Встал и пошел собирать ее постель. В голове гирей лежали ее слова о моей недобросовестности. С обеих сторон вагона послышался шум. Я выглянул в проход. С одной стороны ко мне шел бригадир, с другой-проводница последнего вагона. Бригада почти вся состояла из кадровых рабочих.

-Ты что сесть в тюрьму захотел?- закричала она.

Я молчал.

-Я забыл про стоп-кран,-сказал я бригадиру угрюмо.

-Ладно, не переживай, - сказал он вдруг. - Перед этой остановкой стоянки не было. Ты не мог определиться.

Они ушли, когда пришла Наташа. Она посмотрела на меня.

-Ты знаешь, а если она напишет жалобу, тебя могут заставить платить штраф.

Я перед женщиной чувствовал такую вину, что готов был отдать ей 10 штрафов. Наташино же предупреждение переполнило мою чашу терпения.

-Да, наверное,-сказал я.

Она ушла.

-Это конец, -подумал я.

Душой я был уже свободен, но не совсем.

Под вечер следующего дня в мой вагон села молодая женщина. Взяв у нее билет, я спросил о постели.

-Попозднее.

-Чай будете?

В моей любезности она обнаружила тенденциозность и внимательно посмотрела на меня. Я той у нее еще не обнаруживал.

-Принеси.

Принес. Она посмотрела на меня так, что мне захотелось остаться. Но я пошел. Когда я проходил в другой вагон, мы опять так посмотрели друг на друга, что вернувшись, я сел на угол сидения по диагонали напротив нее. Она ехала одна в последнем купе. Я спросил:

-Я не помешаю?

-Нет. Все свободное время в оставшуюся до трех часов ночи смену я провел у нее в купе. Мы говорили обо всем, целовались. Но до постели дело не дошло, несмотря на обоюдное желание. Я не мог, официально не разойдясь с Наташей, ей изменить. В другой обстановке-не знаю. Но тогда? Она могла ведь и появиться в любую минуту. Эта женщина оставила мне свой адрес. Я потом писал ей полгода. На зимних каникулах рванулся было поехать к ней, но что-то остановило. Переписка закончилась, когда я о своем подлиннике написал все. Женщину звали Людой. Сошла она на станции Юрга.

С Наташей мы расстались внешне довольно просто. После той ночи с попутчицей я к вечеру следующего дня пришел к ней и попросил все мои документы и деньги, хранившиеся у нее. Она поняла без слов, так как была подготовлена мной к этому раньше моими переживаниями и вопросами о том, что может быть нам лучше разойтись? На следующий день она мне принесла письмо, в котором написала мне все свои чувства и которое я храню до сих пор. Чувства, которые она пережила от разрыва наших отношений тогда, я пережил через 5 лет.

После первой поездки и встречи с отцом, Таней и братьями в Москве, была вторая поездка. Она была ужасной по нервотрепке. Отцу сообщать я о ней не стал, о чем сильно пожалел после. Думал походить по Москве один, как раньше. Проводников не хватало. Мы ехали на "тройку"-три проводника на два вагона. Наш напарник недавно вышел из мест не столь отдаленных и всю дорогу не просыхал. Мою напарницу он за глаза звал не иначе как одним словом по количеству отверстий женского тела, несмотря, на то, что и в мужском их столько же. Меня же он постоянно спрашивал кто я -мент или его сын. Этот вопрос остался для него невыясненным. На обратном пути после того как он сделал мне один глаз цветным за мое требование начать работу, он сбежал, что позволило нам покрыть свои незначительные недостачи за счет его вагона. Меня поразили его бывшие собутыльники. Они тоже шли покрывать свои недостачи за его счет. Он мог остаться должным не только за белье, но и за оборудование вагона. Я не дал им этого сделать и остался ими непонятым.

Моя напарница тоже отмачивала номера. Под конец рейса у нее украли 140 рублей- выручку от продажи чая. То она оставляла мне пост в виде только что закончившегося застолья. Что, правда, иногда давало существенное разнообразие дорожным историям. Тем не менее я приехал домой на 70 рублей обворованный, разукрашенный, взвинченный. Конец поездки был разрядкой.

Следователь, приехав по поводу украденных денег, вел себя как Джеймс Бонд. Прежде чем прийти к нам, он сначала зашел к нашей соседке Вере Васильевне Безруковой:

-Расскажите мне, пожалуйста, о вашем соседе -Белове. Вера Васильевна рассказала что знала обо мне. Придя к нам, когда меня не было дома, он, закинув ногу на ногу, сказал матушке:

-Расскажите мне, пожалуйста, о вашем муже.

"Какая взаимосвязь следователя линейной милиции Читы с отцом?" -думали матушка с Таней. -Может опять копают компромат?"

-Ну, хороший работник, справедливый, семьянин.

-А где он сейчас?

-Сейчас он живет в Калинине.

-?! -А когда вы последний раз его видели?

-В 1976-м году.

-?!! А Белов Михаил -это кто?

-Сын.

Я хохотал, вгоняя его в смущение, на следующий день. Дело это закрыли по невысказанному желанию следователя, которое из-за небольшой суммы денег, большого объема работы следователя и кажущейся и мне нереальной поимки вора, казалось мне справедливым. Следователь пообещал при случайной поимке вора вернуть мне деньги.

-Что ты переживаешь?Ну просто железная дорога - место скопления плохих людей,-утешал меня Павитрин при встрече.

-Где бы найти место скопления хороших людей,-сказал я со злостью. Он испуганно на меня посмотрел.

Осенью Саша пришел ко мне домой с извинениями. Которые через 5 лет он забрал назад во время очередной ссоры.

Эта зима была "слишком темна и длинна". Две тренировки, работа. Я целиком уходил в них. Нагруженный сумками и пакетами с учебниками и самыми разными формами, уйдя утром из дома, домой я приходил лишь вечером следующего дня. Психическую загруженность я разгружал физической. "Не могу познавать мир головой - буду тренировать тело, чтобы время зря не пропадало",-думал я. В эту зиму я впервые пережил то, что можно назвать ясновидением. Придя однажды к Павитрину, после разговора с ним я стал играть с Алиной и Илюшей, оставив их папу лежать на диване и смотреть за игрой. Внезапно я почувствовал нечто, что сдавливает, словно связывает свободу моей души, несмотря на то, что от этого охватывающего меня чувства лились эманации любви. Одновременно я увидел видение, увидев которое через шесть лет я смог осознанно понять, что оно означало. Тогда же меня охватил страх порабощения души, чувство несколько напоминающее клаустрофобию, и я почувствовал, что для освобождения от этого порабощения души мне нужно быстрее двигаться в игре, чтобы выскользнуть из-под этого восприятия Павитрина. Что я и стал делать. Острота чувства начала спадать.

Этой зимой я для себя сделал открытие, которое меня потрясло. Перебирая старые письма, я вдруг увидел прошлогоднюю поздравительную открытку на 23 февраля с инициалами "И.Z". Меня вдруг озарила догадка:"Ира Колмакова". Я чуть не застонал. С ней я держал себя как и со всей группой из-за какого-то ее самомнения что-ли. Эта открытка и сейчас решала бы все, если бы у Иры уже не было парня. Наличие которого и мне позволяло иметь свое самомнение. Тем не менее я позвал ее в музыкальную каптерку для разговора.

-Да, это я написала,-сказала она мне, возвращая, открытку. Это круто меняло мое отношение к ней. Поговорив, мы опять стали здороваться и чувствовать к друг другу нечто человеческое. От моей оплошки у меня на душе скреблись мыши. Когда мы проходили практику в школе, я познакомился с семнадцатилетней дочерью моей классной руководительницы Карповой Галины Андреевны -Натальей. Она мне понравилась, и я почувствовал, что у нее большое будущее. Энергия из нее била ключом. Я стал ходить к ним в гости, чему ее мама была очень рада. Меня она считала умницей. Я же о себе думал иначе. Те знания, которые мне случалось выдавать во время уроков мне не принадлежали. Я не мог их оценить, также как и себя после их выдачи и поэтому мне ничего не оставалось делать как себя отождествлять с тем угнетающим меня чувством, которое стало моим существом. Единственным проявлением у меня ума я считал юмор, которым мне удавалось иногда попасть в точку. Но это было довольно редко. Главной причиной, таких мыслей обо мне моего куратора стал мой контакт с детьми. При общении на время разговора я забывал про свои боли и имел авторитет у детей достаточный. Они мне доверяли и радовались. Но с Наташей, когда в отношениях главный акцент ставится на собственные чувства к ней, я просто не знал как себя вести. С одной стороны меня к ним и тянуло, с другой - я не мог к ней высвободить своих чувств. Это с моей стороны был как-бы обман. Как будто я действовал по расчету.