Потом у Бори пропал бумажник. Просмотрено было все, что можно. Я сел, напрягся, представил ситуацию. За окном стояла его машина."Пойдем, посмотрим еще раз в ней",-предложил ему я. Мы сидели в кабине и разговаривали. Что-то мне подсказывало, что в бардачке на приборной панели он не смотрел. Я открыл бардачок. Там лежал бумажник.

Я опять начинал любить все и вся. Особенно экстрасенсов. Теперь я знал что это за люди. Открывая газету и глядя на заголовки статей, я думал:"Какие люди глупые. Сколько они тратят энергии в бесполезных попытках изменить мир. Он ведь сам должен меняться. Ведь, натыкаясь на стену, если нет силы, нужно или остановиться или повернуться или сесть, то есть дожидаясь лучших для этого дела времен, заняться другим делом. Минимум у любого есть в доме. У кого его нет- это ведь романтика в каждом человеке видеть могущего помочь Бога. Любой, прошедший через действительные трудности с ностальгией вспоминает о таком трудном времени. Как о времени собственного становления. К тем же, чей Бог, могущий им помочь, спит, или живет в другой плоскости, тоже можно относиться с благословением. Если причины их недеяния себя не оправдают, то то, что они недодали вам вернется к ним. И об этом можно не заботиться. Психическая энергия всегда возвращается в излученном виде.

Теперь я брал журналы "Публикатор", "Эхо" и штудировал статьи о Шри Ауробиндо, экстрасенсах и во всем видел истину. Моим жизненным принципом стала монгольская пословица:"Не делай завтра того, что можно сделать послезавтра".

Рыбалка на море, радушие родственников, как и в другие, последущие за этим приездом разы, наполнили меня до краев. Уехал я домой с созревшим решением съездить к Ире в последний окончательный раз. Понимание его окончательности стало пророческим.

Она с подругой и братом уходила на банкет. Когда я вошел, был поставлен ею перед фактом их ухода. Мне ничего не оставалось делать, как повернуться и уйти. На вокзале, представив несколько часов ерзания на неудобных креслах и хождения по улице мимо группировок сомнительных личностей, я вернулся к ней: "Разреши остаться до поезда. Ключ будет в почтовом ящике". Она мне его оставила. На ее раскаяние по поводу ее первоначального отправления меня на вокзал, промелькнувшее в ее глазах, я и не обратил особого внимания. Впрочем, если бы она извинилась, я бы ей поверил. А так на веру у меня уже не хватало сил. Она прислала поздней и брата ко мне. И "сны" мне больше не снились. Но я уже был душой свободен. Уходя, я попрощался с ее братом и не стал с ней. Подъезжая к городу, я почувствовал прединфарктное зашкаливание сердца, что дало мне повод подумать, что она переживает то же. Единственно, при каком условии у меня оставалась вера в наши отношения, это в случае ее приезда в Благовещенск. Я позвонил ей по телефону и сказал ей все, что я о ней думал.

-Это не твое дело,- сказала она.

-Я даю тебе срок до 10 февраля. Не приедешь-пеняй на себя.

-Прощай,- печально сказала она.

-До свидания!

Я ждал ее до 8 Марта. Все субботы, воскресенья и три выходных праздничных дня, встречая каждый автобус на автовокзале. 9 марта взял 3 журнала "АУМ" и, отправив их, написал ей пожелание начать их читать со 190 страницы первого номера. "Сатья Саи Баба тебе сможет помочь",-думал я. Переживал теперь я недолго. Была весна, шла учеба в институте, я и сам был обновлен. О скуке не было и речи. Начиналась школьная педпрактика. Внутри себя я торопил ее приближение. Радости моей не было предела. Я чувствовал полную свободу и открытый путь вперед. Теперь моими подопечными становились не мои ровесники или потенциальные за небольшим исключением зэки, а дети, ожидавшие от меня исполнение роли светоча, исполнить что я был готов не только програмными знаниями.

Лао-Цзы.

О нем и его отрывки из "Дао-Дэ-Цзина" я впервые прочитал в книге Н.В.Абаева "Чань-буддизм и культура психической деятельности в средневековом Китае" и сборнике научных работ "Дао и даосизм в Китае", когда еще учился в 9 классе. В конце 70-х годов наши соседи за Амуром построили новую телевизионную антенну и наши телевизоры стали ловить их передачи. Фильмы о кунфу и мастерах цигуна потрясали воображение. В книгах же говорилось о взаимосвязи всех китайских философий с боевыми искусствами. Каратэ же для меня было если не образом жизни, то ведомым к нему. Посмотрев фильмы "Пираты ХХ века" я сделал нун-чаки и потом сходил на него еще 6 раз пока не запомнил каждое движение Тадеуша Касьянова и Талгата Нигматуллина, а чувства экзотичности фильма не были притуплены накатанностью памяти. С моей легкой руки нун-чаками стали заниматься почти все мои ровесники нашего двора и даже часть приходивших в него. Я никому не отказывал ни в их производстве, ни в учительстве. Лао-Цзы каким-то непонятным мне еще образом показывал путь к совершенству и в нун-чаках. Он поддержал меня и в Алма-Ате, когда у меня обострились отношения с армейцами. Тогда я встретил 2 десятка его изречений в журнале "НТТМ" в рубрике "Лицо и мысли". Прочитав его, я опять задышал глубже.

Обнаружил его в себе я неожиданно на "дне души". Где-то внутри груди на самом ее дне я почувствовал, что туда точно вписываются и меня греют стихотворные формы Дао-дэ-Цзина. Само же их содержание виделось универсальным не только для всех времен и народов но и для всех социальных слоев общества. Сейчас же я обнаружил в читальном зале весь "Дао-дэ-Цзин" в переводе Валерия Перелешина. То что было там показывало бледной пародией мое прежнее знакомство с ним. Я растворялся в строках и пропитывался ими насквозь. Я начал замечать, что моим соперникам при футбольной разминке перед тренировкой было трудней меня обыгрывать после моего чтения "Дао-дэ-Цзина". Моя уверенность в себе в этом случае была непробиваемой. Бессознательные чтения стали сознательными.

Когда я читал Лао-Цзы, передо мной вставал вопрос: "Как при отношении ко всему внешнему "Я в истине, а прочее - ничто" мудрец относится к людям, к друзьям. Особенно ранили душу строки: " Ни небо ни земля не знают доброты живые твари им что чучела собачьи, но также мудрец не знает доброты и люди для него - что чучела собачьи". В сноске под текстом В. Перелешин указывал, правда, что под этими словами Лао-Цзы имел в виду отсутствие лицеприятия у истинного мудреца, но меня это мало успокаивало. Я хотел в каждом человеке видеть его самого. Но у Лао-Цзы я нашел и еще нечто. "Но ей ли (Истине) оскудеть вместилищу прообразов вещей",-переводил Перелешин. "Как крона дерева сверху (или снизу) в разрезе представляется набором кружков разного диаметра, скрывая полную картину явления, не так ли и видимые вещи нашего мира являются продолжением полных вещей, полнота которых скрывается в невидимом нам измерении",- написано в "Исповедимом пути". "Вместилище прообразов вещей" здесь ясно перекликалось со скрывающим полноту вещей измерением. "Чему они нас учат?"-думал я о наших преподавателях. -Истина же сжиматься учит нас". Для меня это тем более было актуально, что опыт одного расширения у меня уже был. Более того:"Только там, где нет насыщенья жизнь получит толчок вперед". После слова "насыщенье" я подставлял слово "информацией". Требуемое от нас бумаготворчество при написании конспектов при моей уверенности в себе, что было не голой амбицией, казалось мне маразмом, которого я надеялся избежать. "Ну, несколько тезисных заметок,- делал я с собой компромиссы под нажимом преподавателей перед первым своим уроком по географии.- Ну, ладно, облеку их в таблицы". И тем не менее, прогуляв все свободное время, я явился на урок без единой помарки в тетради. Но что было самым печальным- упал духом, испугавшись проверки. Победителя в этом случае даже в случае словесной победы могло не быть. Нужно было подстраховаться.

-Нина Михайловна, я не готов,-печально сказал я ей. Но Нина Михайловна Меньшикова была своим человеком.

-Ты же знаешь?

-Да!

-Марш на урок и никаких "не могу".

Я влетел в класс. После моих слов "урок окончен, получившие оценку- ко мне на стол дневники" над классом поднялась теплая волна:"-У-у-у!"