Я понял, что и здесь придется подчиняться правилам не очень понятной мне игры.

- Статья или рецензия?

- Видно будет, - уклонился я от прямого ответа.

- Это единственная цель вашего визита? - спросила Ирина. - В таком случае мы с вами отправимся сегодня в театр. Юра поет в "Иоланте". Если вы напишите рецензию, мы будем вам весьма благодарны. И билеты на спектакли с нашим участием всегда будут в вашем распоряжении. А пока, учитывая жаркий день, разрешите предложить компот из холодильника...

Это "учитывая жаркий день" окончательно сразило меня, и я понял, что с темноволосой дамой шутки плохи.

Позднее, сидя рядом с Ириной в ложе, я вспомнил этот суматошный день. Самолет... полосатый ресторанный певец... компот из холодильника... Ради чего я все это затеял?

Свет в зале погас. В саду короля Ренэ появились рыцари Роберт и Водемон. Голубой Водемон нюхал цветы и восторгался всем на свете. Позднее завел пространные речи о любви. И Роберт, воспользовавшись случаем, решил рассказать, наконец, о своей возлюбленной.

Кто может сравниться с Матильдой моей?

Играющей искрами черных очей,

Как на небе звезды осенних ночей...

Ария эта трудна. Можно сбиться с темпа, запеть так называемым "горловым" звуком. В свое время в консерватории я немало помучился, разучивая ее.

А Юрий пел легко. Чувствовалось, что у него хорошо поставленное дыхание, он легко брал высокие ноты. Звучали они звонко, не затуманенно. Но было в самом тембре голоса нечто странное и ненатуральное. Дело не только в том, что голос был не богат обертонами, хотя достаточно крепок и силен. Почему-то хотелось назвать этот голос стеклянным.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть певца. Зрительный образ часто мешает точно оценить характер и особенности голоса. И вдруг мне показалось, что поет не человек, а какой-то механизм - пусть какой-нибудь сложный, сверхсовершенный магнитофон, уж не знаю, что именно. Но ощущение было точным: голос не живой. В нем не хватало, может быть, самой малости той безумной неправильности, которая, как считал Герцен, присуща каждому таланту.

Когда я открыл глаза, то заметил, что Ирина с тревогой наблюдает за мной. Аплодировал я, пожалуй, чуть энергичней, чем требовалось.

- Вот и все, - сказала Ирина. - Теперь у него несколько реплик во втором акте. Будем ждать? Вечер тих. На улицах сейчас приятно.

Мы вышли из театра. В сквере, несмотря на поздний час, бегали дети. Какой-то мальчишка на самокате чуть было не врезался в нас.

- После спектакля Юра поедет домой, - сказала Ирина.

И я понял, что так было задумано: Ирина должна поговорить со мною с глазу на глаз.

Мы спустились по лестнице к порту, по набережной вышли к лодочной станции. Сторож уже уносил в будку весла.

- Поздно! - сказал он мне. - Завтра, завтра... Но, увидев в своей руке трехрублевку, вздохнул: - Ладно. Я подожду. Только недолго. Если водная милиция остановит, скажите, что взяли лодку засветло и задержались...

Город навис над бухтой. Он был освещен так ярко, что луна над заливом казалась лишь тусклым фонарем. Голубой, алый, желтый неоновый свет лился по волнам и слепил. Я повернул лодку кормой к берегу.

- Вам помочь грести? Мне показалось, что у вас нет навыка. Сейчас тихо. Можно опустить весла. Так как же вам пение Юры?

Ну вот и началось главное. И сегодняшний вечер, и прогулка по морю все это достаточно странно. Но вероятно, мы оба испытывали неловкость, а потому и совершали диковинные поступки. Зачем эта лодка? Ведь побеседовать можно было и на бульваре.

- Почему вы молчите?

Я решил играть ва-банк.

- В голосе Юры мне почудилось что-то странное.

- Вы приехали от нее?

- Кого вы имеете в виду?

- Конечно, Марину. Кого же еще? И теперь внимательно выслушайте то, что я скажу.

- Выслушаю. Но не совсем понимаю, в чем вы меня подозреваете.

- Я подозреваю, - ответила она, что вы подосланы Мариной. Она неудачница. Вы должны понимать, что неудачники - люди опасные. Неуемное честолюбие... Чаще всего ничем не подкрепленное. Сначала мечты, сетования на то, что мир стал жесток и невнимателен к гениям. Затем поездки в Коктебель. Есть такой поселок. Около Феодосии. Он теперь называется Планерское.

- Знаю.

- Там горы маленькие, но с виду вполне настоящие. Только в десять раз ниже. Милый залив. Дом творчества писателей. Правда, писатели там не очень-то творят. Все больше писательские семьи отдыхают. Да и можно ли разводить писателей в таких вот прибрежных инкубаторах? Они же не цыплята! Я там была. Знаю. Видела. Но это - любимое место Марины. Говорит, что, как выйдет на пенсию, там поселится. Так вот, в этот Коктебель каждое лето съезжаются неудавшиеся Шаляпины, Пушкины, Гоголи, Ползуновы, Скрябины и даже Наполеоны. Собирают на берегу камешки, ходят в горы. Да и почему в эти горы не пойти, если они как холмы? По Потемкинской лестнице труднее взойти. Там они сопят, как при гриппе, вдыхают запах моря и гор и говорят, что эти запахи врачуют их душу... Нет, настоящим Гоголям, Ползуновым и Скрябиным там делать нечего!

- Вы, Ирина, злой человек. Хотя в том, что вы говорите, есть доля правды.

- Все, что я говорю, правда. А если я стала злой, то по единственной причине. Я отбиваюсь.

- От кого?

- Ну, в данном случае от вас. А вообще не знаю, от кого именно... От многих. Понимаете, настали времена всеобщего равенства. И это равенство часто понимают как-то механически. Если кто-то кем-то стал, значит, и ты имеешь на это право. Но ведь не каждый может стать Эдитой Пьехой. И вратарем Третьяком с бухты-барахты не станешь. Вы заметили, что в последнее время в компаниях перестали просить спеть или почитать стихи? Знаете почему? Считают, что и сами умеют не хуже. Одна девица - кстати, моя подруга - чуть не расплакалась, когда ей сказали, что ленинградский бас Борис Штоколов лучше нее поет партии басового репертуара... Она, видите ли, не могла согласиться даже с тем, что у женщин не бывает басов. Она хотела во всем, совершенно во всем быть лучше других...

...Примерно такие же мысли несколько часов назад блуждали и в моей собственной голове! Сейчас нельзя было перебивать Ирину. Нужна была пауза. У журналистов это называется "вытягиванием" собеседника. Только что был общителен, разговорчив, а затем внезапно умолкаешь. В разговоре возникает некая пауза, вакуум. Если выдержать характер и не броситься его заполнять, то, как правило, нервы сдают у собеседника. Он начинает говорить - спешно, лихорадочно. Сам эту поспешность ощущает и бывает ею недоволен. Но замолкнуть уже не может. И обязательно что-нибудь существенное выболтает.

Лодку почти совсем прибило к причалу. Огни набережной нависли прямо над нашими головами.

- Марине предстоит вести жизнь обычной женщины. И ее возмущает, что Юрия ждет другое. Вот она и плодит не просто сплетни, а какие-то кошмары из сказок Гофмана: мол, не было голоса, а теперь появился. Что за ересь! Заблудший Мефистофель взял душу и подарил вместо молодости талант?

- Да! - сказал я возможно тверже. - И фамилия Мефистофеля мне известна.

- Будем считать, что вы пошутили.

Но я не шутил.

Она молча глядела на меня. И было в этом взгляде нечто тревожащее и заставлявшее вспомнить, что даже опереточные злодеи возникли не только по капризу авторов либретто. Многие из них имели реальных прототипов в жизни. Ведь существуют где-то и честолюбцы, способные на что угодно, только бы прославиться, и завистники, и мистификаторы. В уме мы соглашаемся с тем, что мир пестр и мозаичен. Но всякий раз удивляемся, если узнаем, что наш сосед по лестничной клетке - великий честолюбец, а старинной знакомой в сладких предутренних снах мнилось, что она стала королевой какого-нибудь далекого полудикого острова...

- С какой стати Марина вмешивается в частную жизнь других? Почему она разрешает себе распускать слухи? Какой такой Мефистофель, дарящий голоса? Нельзя же терять чувство реальности!