Поиск
* * *
Маргарита, Мадлена, Мари…
На холодные стекла дышу,
Имена ваши пальцем пишу.
Три сестры, как положено, три.
Пригласили на бал трех сестер,
Был у каждой наряд хоть куда!
Это платье — морская вода,
Это — ветер, то — звездный простор.
Мне покажут в предутренний час,
А иначе уснуть мне невмочь,
Башмачки, что плясали всю ночь
Вальсы венские и па-де-грас.
Маргарита, Мадлена, Мари…
До чего же одна хороша!
У другой веселится душа,
Ну, а третья грустит до зари.
Я сопутствую сестрам, я тут!
Ах, какие в Сен-Сире балы!
У военных перчатки белы.
Вам бокалы они подают.
В трех сестер, словно в трех Сандрильон,
Ты влюбился, безусый Сен-Сир.
Пылкий принц, ату ночь, этот пир
Завершит, как всегда, котильон.
Жизнь промчится, и бал пролетит.
Ты считал их длиннее вчера?
И растреплются косы с утра
У Мадлены, Мари, Маргерит…
* * *
Вечерние одежды на рассвете
Мы сбрасываем на пол без усилий.
Они живут, как тени на паркете,
Как радости, которые скосили,
Как мимы, вновь идущие на сцену,
Как призраки, что память населили.
Мы проводили первой в путь Мадлену.
Я бегал по аптекам целый день.
Палило солнце необыкновенно.
И вот передо мной пустой больничный двор
И акушер в халате у порога.
Наш сбивчивый бессвязный разговор…
Я бормочу: лекарство… ради бога…
Возьмите, доктор… Он молчит в ответ.
Мадлена умерла… Я опоздал немного.
Ребенок будет жить… Мадлены нет.
Такая редкость в наши дни флебит…
Я не спускаю глаз с его штиблет.
Он, видимо, спокойствие хранит
Затем, что впрямь спасти ее не мог.
Редчайший случай! — снова он твердит.
И прячу я ненужный пузырек,
Как краденый, в карман широких брюк.
Вот я стою… Бульвар пронзительно убог.
И кажется рисунком все вокруг.
Все кончено… Поверь в жестокие слова…
А то и впрямь ты задохнешься вдруг.
Желтеет в городской пыли листва…
Ей было сорок? Может быть… Ну да!
В деревьях Сена движется едва…
Как хороша была она тогда,
В Фонтенебло… Подумай о другом.
Вся наша жизнь — проточная вода.
Она песет, несет нас… А потом
Выбрасывает тех, кто утонул,
И мы их по глазам закрытым узнаем.
На кладбище моем стоит неясный гул.
Там наступает ночь на долгий-долгий срок.
Уж кое-кто в холсты добычу завернул.
Все прибывает мрак, он грозен и высок.
Вот нас уже зима обидным снегом бьет,
Но память все еще стучит тебе в висок
Мы створчатую дверь навесили в тот год
Меж комнатами… Там теперь жилица
По вечерам там граммофон поет,
А женщина лежит, не шевелится,
Усталыми глазами без огней
Бог знает на кого глядит, не наглядится.
Какие драгоценности на ней,
Хрустальные, большие, словно пробки.
Она в жару и дышит все трудней.
Мне жаль ее… Я маленький и робкий.
Ей ворот расстегну… В награду всякий раз
Я получу лукум из шелковой коробки.
О золото вокруг сетчатки глаз
И голос из ночей Шахерезады…
— На что она тебе, восточная, сдалась? —
Мне говорит Мари, не без досады.
Ответить? Как? Без падающих звезд?
Без радуги, которой люди рады?
— Все у нее торчишь… Уж очень ты не прост.
Что выйдет из тебя, сама не понимаю.
Несносный мальчик! Что за трудный рост! —
Ворчит Мари, цветы за дверью поливая.
— Какой ты бледный. Шел бы погулять… —
Я выхожу. Все та же мостовая…
Фиакры мимо катятся опять…
Велосипеды я все те же вижу…
Я маленький, еще мне только пять,
Но улицу Карно я ненавижу.
Но лучше ль Гранд-Арме или Ваграм?
Нет, госпожу свою я предпочту Парижу.
Как хорошо бывало с нею нам
Листать ее турецкие альбомы.
Я вижу, лампа загорелась там.
Стучали ставни, запирались домы,
И голубой цветок на газовый рожок
Приладил человек какой-то незнакомый.
Своих желаний я осуществить не мог.
Мне с дочкой прачкиной играть не разрешали
А как хотелось…. Ни за что, сынок!
С такой вульгарной? Если нет рояля,
То это неизбежно все равно.
Ведь ей же «Колыбельной» не играли
Гуно.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: