Зал ресторанчика «Зимняя сказка» большую часть дня пустовал — оживление наблюдалось лишь в обеденное время, да еще вечером, когда в ресторан заявлялась весьма сомнительная публика, а дым стоял столбом не только в прямом, но зачастую и в переносном смысле. Днем же «Зимняя сказка» преображалась в самое благопристойное предприятие общепита, а благодаря умеренным ценам доступное для самого широкого круга Кислоярской общественности. Большинство посетителей обедали здесь чуть не ежедневно и раскланивались друг с другом, даже не будучи лично знакомыми.

За столиком, стоявшим как раз под сценой, где по вечерам играл джазовый оркестрик, обычно обедала одна и та же компания добрых знакомых — ее костяк составляли частный детектив Василий Дубов, кандидат исторических наук госпожа Хелен фон Ачкасофф, которую для краткости звали просто Баронессой, милицейский инспектор Егор Трофимович Столбовой и доктор Владлен Серапионыч. Иногда к ним присоединялись и другие, не столь частые завсегдатаи «Зимней сказки», и тогда приходилось сдвигать два столика.

На сей раз такая надобность пока что еще не возникла, хоть за столиком, помимо вышеназванной четверки, обедал еще один человек. Впрочем, слово «обедал» в данном случае не совсем подходило — средств у него хватило лишь на стакан чая, который он пил маленькими глотками, примостившись на уголке между инспектором и доктором.

«Пятый за столом», господин Святославский, слыл в Кислоярске весьма примечательной личностью: сам себя он именовал кинорежиссером, хотя вряд ли когда бы то ни было снял хоть один фильм по причине отсутствия в Кислоярске кинематографа как такового. Нечастые постановки благотворительных самодеятельных спектаклей лишь отчасти давали выход его творческой энергии, но в материальном отношении не приносили никаких благ. И во время хронических творческих простоев господин Святославский бродил по городу в поисках хлеба насущного и жаловался всем желающим и не желающим его слушать о тяжкой доле художника в мире бездуховности и власти чистогана.

Сотрапезники подозревали, что в «Зимнюю сказку» Святославский заглянул не только затем, чтобы пообедать стаканом чая, а еще и для того, чтобы пособирать по столам объедки, когда зал опустеет. А пока что он попивал чаек и изредка вставлял реплики в застольную беседу.

Тема разговора была самая что ни на есть застольная — яды и отравления. Произошло это по вине Василия Дубова, который простодушно поделился с сотрапезниками радостью от очередного раскрытого преступления — жена с любовником, желая избавиться от мужа, заядлого грибника, отравили его бледными поганками.

— Представляете, как все было рассчитано, — говорил Василий, азартно размахивая вилкой с нацепленным на нее маринованным рыжиком, — жена уехала в командировку, а любовник выследил, когда муж ездил в лес, а потом заявился к нему под видом проверки газа, и только тот отвернулся, кинул в грибное варево мелко нарезанную поганку!

Разумеется, выслушав эту историю, инспектор Столбовой не преминул поделиться подобными случаями из многолетней следственной практики, а баронесса фон Ачкасофф прочла небольшую лекцию «Яды в истории», припомнив всяческих Медичей и Борджиев. Даже Святославский не удержался и поведал о случае из жизни, когда он отравился несвежими продуктами, найденными на помойке, и только осознание своей необходимости мировому искусству не дало ему пересечь невидимую грань, отделяющую бытие от небытия.

Наиболее компетентное суждение мог бы высказать Владлен Серапионыч, но он больше молчал, уткнувшись в газету. Будучи хронически занят на службе (а работал он на ответственном посту завгорморгом), доктор лишь во время обеда имел возможность просмотреть прессу. Впрочем, если там попадалось нечто достойное общего внимания, то он тут же сообщал об этом своим сотрапезникам.

Вот и на сей раз доктор отложил газету прямо на тарелку с остывающими кислыми щами и поправил съехавшее пенсне:

— Кстати, о ядах. Тут вот пишут, будто бы поклонники творчества Антонио Сальери подают в суд на Пушкина за то, что он необоснованно обвинил их кумира в отравлении Вольфганга Амадея Моцарта.

Это известие вызвало за столом немалое оживление.

— Теперь потомкам Бориса Годунова тоже следует подать в суд на Александра Сергеича, — усмехнулась баронесса.

— А заодно и на графа Алексея Константиновича Толстого, — добавил Василий Дубов. — Он ведь в «Федоре Иоанновиче» не хуже Пушкина расписал, как Борис организовал убийство царевича Димитрия.

Свое слово молвил и инспектор Столбовой:

— Мне как юристу не совсем ясно, как вообще можно судиться с Пушкиным. Он же, простите, давно умер!

— Можно устроить спиритический сеанс и вызвать дух Пушкина, — не растерялся Дубов. — А заодно свидетелей и потерпевших — ну там Сальери, царя Бориса, князя Шуйского…

— А заодно и дух Малюты Скуратова, — подхватила баронесса. — На случай, ежели обвиняемый станет увиливать от ответа.

Когда сидящие за столом выказали себе и друг другу меру остроумия, свое слово решил сказать и режиссер Святославский:

— Спиритический сеанс истины не установит — все это шарлатанство.

— А вы можете предложить что-то более действенное? — со скрытой насмешкой спросил инспектор Столбовой.

— Могу! — уверенно заявил Святославский. И пояснил: — Это очень просто. Искусство театра должно придти на помощь господам историкам и криминалистам.

— Как это? Не может быть! — чуть не в голос загомонили госпожа историк Хелен фон Ачкасофф и господа криминалисты Дубов и Столбовой.

— Нужно реконструировать ситуацию, в которой оказался, к примеру, Сальери, поместить в нее актера, заставить его, что называется, вжиться в шкуру своего героя, и если он сможет подлить яд своему другу-сопернику, то значит, и настоящий Сальери мог это сделать! — Святославский гордо оглядел своих сотрапезников — мол, попробуйте мне возразить.

— С юридической точки зрения, — чуть помолчав, попробовал Столбовой, ваше предложение, господин Святославский, столь же уязвимо, как и спиритический сеанс.

— А по-моему, в этом что-то есть, — неожиданно поддержала режиссера баронесса фон Ачкасофф. — Во всяком случае, я бы не отказалась в таком эксперименте поучаствовать.

— Ну так давайте попробуем! — обрадовался Святославский. — Вы, уважаемая баронесса, войдете в образ Сальери, и…

— Нет-нет, — тут же пошла на попятный госпожа баронесса, — под участием я имела другое — помочь в реконструкции той эпохи, тех реалий. Хотя, по правде, Европа конца восемнадцатого столетия — не совсем моя специализация…

— А вы, Егор Трофимыч? — обратился режиссер к инспектору. Похоже, господина Святославского его идея, что называется, «завела».

— Лучше не надо, — уклонился Столбовой. — А то еще так войду в роль, что потом по-всамделишному укокошу вот хоть Василия Николаевича. Как своего более удачливого конкурента.

— О, кажется, сама судьба идет нам навстречу! — неожиданно вскрикнул режиссер. — Я вижу ее приближенье!

— Это из какой пьесы? — не без ехидства поинтересовалась баронесса.

— Из «Моцарта и Сальери», — на полном серьезе ответствовал Святославский.

«Сама судьба» имела облик известного Кислоярского стихотворца Владислава Щербины. Кроме поэзии, сей славный служитель муз не был равнодушен к сцене, и в этом он сходился со Святославским — именно Щербина не без успеха исполнил роль Сальери в недавнем самодеятельном спектакле «Маленькие трагедии». По мнению некоего влиятельного театрального критика местного разлива, господин Святославский в этой постановке «не только достиг своего творческого потолка, но и преодолел стену между полами». Видимо, выражаясь столь витиевато, критик намекал на то, что ряд мужских ролей исполняли женщины, и наоборот. В частности, сам Святославский, заменяя внезапно захворавшую актрису, с блеском сыграл роль донны Анны из «Каменного гостя». А собственно «Моцарт и Сальери» запомнился зрителям не столько игрой Щербины, довольно посредственной, сколько удачной «авангардной находкой» режиссера — маленькой ролью слепого музыканта, вместо которого на сцене появлялся слепой велосипедист, исполнявший на губной гармошке «Турецкий марш» Моцарта, аккомпанируя себе велосипедным звонком.