– А скорее всего, я не поступлю… Там, наверно, конкурс!

– Зачем же идешь, если не уверена?

Она ведь была уверена, была! Она ведь хорошо училась и географию любила, у них дома собрана хорошая географическая библиотека. Отец просто помешан был на всяких там пигмеях, островитянах. У него в кабинете во все времена, наряду с другими, висел портрет Миклухо-Маклая, и отец именно с ним любил разговаривать:

– Ну, Миклуха, что мы будем делать с коровами?.. Ясно, понял… Я сам такого мнения…

Отец учил ее грамоте по глобусу и музыке по песням из довоенных кинофильмов.

То, что она сейчас, походя, легко, допустила возможность не поступить на географический, было предательством по отношению к покойному отцу.

А Николай в это время уже вел ее по фабричке, где пряно пахло клеем, резиной, где им смотрели вслед соседки и знакомые, не понимая, зачем она тут - Татьяна Горецкая, самая красивая выпускница школы, и почему она с этим выскочкой Колькой Зинченко, который идет, скулами играет, так и жди что-нибудь сейчас рявкнет.

Рявкнул:

– Что это возле тебя, Марея, мусору больше всего?

– А у меня работа мусорная, - ответила закройщица Мария, с которой он вместе учился. - Я ведь не с бумажками, как ты, вожусь, а с дерьмом… - И она ткнула прямо в лицо Николаю кусок остро пахнущей клеенки, из которой шилась детская обувь.

Им уже сигналил Кузьма Минин, стоя у своей директорской каморки. Он закрыл за ними дверь, взял в руки коробку с принесенными босоножками, вынул их и бросил в объемистую корзину для мусора. Потом открыл дверцы широкого, во всю стену, шкафа и стал выбрасывать на стол всякие разные босоножки. Татьяна аж ахнула. Она понятия не имела, что такие тут шьются. Аккуратненькие, мягкие, на клею…

– Это на экспорт? - засмеялся Николай.

– В центр, - бросил Кузьма. - Выбирай.

– Выбирай, - повторил Николай.

Татьяна робко взяла такие точно по фасону, какие у нее и были, только сделанные как следует.

А почему остальное качество плохое? - строго,

начальнически спросил Николай.

А то ты не знаешь, - вяло ответил Кузьма. -

Товар какой… А шьет кто? У меня ж сапожников нет…

– Ищи! - сказал Николай. - Проявляй инициативу!

– Счас разбегусь… - засмеялся Кузьма. - Ты, Коля, меня словами не пугай… Втравили вы меня в это дело, себе не рад… И не трогай, христа ради, Марию… У меня некого сажать на раскрой клеенки… Воняет же, зараза…

Татьяна вышла с Николаем вместе, а дальше их дороги шли в разные стороны - ей налево, ему направо.

– Между прочим, географический есть и у нас, - сказал он тихо.

«…Двадцать семь лет, двадцать семь лет», - думала Татьяна, глядя, как медленно заглатывает Николай водку. Он любил - медленно. Маленькими глотками. Двадцать семь лет как один день. Зачем? Для чего? Чтоб родить детей? Чтоб жить в Москве? Она не так давно вдруг осознала бессмысленность их жизни вдвоем, призналась себе, что никогда ведь, в сущности, и не любила его. Сейчас же вдруг осознала: она способна встать и уйти из этой квартиры, от сына, от этого мужика с омерзительными руками, уйти навсегда, и пусть не будет этих двадцати семи лет. Уйдет, и не будет.

– Налей-ка мне, - сказала она Николаю, протягивая ему чашку.

– Молодец! - похвалил Николай. - Имеешь, значит, сочувствие…

– Нет, - ответила Татьяна, - не имею… Что тебе сочувствовать? Тебе этого никогда не требовалось…

– Потребовалось, - сказал он. - Жизнь сделала крен…