— Я так рада, что нашла вас! А что было с Рафиком? Его что, в такую долгую командировку услали или он болел? Почему он не смог приехать за нами?

Мать этого Рафика умницей оказалась. Она взяла внука, понесла в дом, незваную невестку накормила, а за ужином все, слово за словом, у нее выспросила. Поняла она, что за дитя перед нею. И старику рассказала.

Через месяц возвращается Рафик, а в саду у них столы расставлены, гости сидят, ждут.

— Что это, мама? Свадьба сестры, что ли?

— Нет, твоя, сынок.

Тут из дома выходит отец и выводит к нему счастливую Светочку! Кинулась к нему наша дурочка, обнимает и кричит: «Что же ты не написал про свои бесконечные болезни и командировки, я же так волновалась! Еще бы немножко, и я бы стала в тебе сомневаться!»

Старик на эти слова погрозил Рафику кулаком: смотри, мол, сам, какого ребенка хотел обмануть!

Так наша девочка Светочка и не узнала никогда, что была и соблазненной и покинутой. Счастливый человек!

После Наташи должна была рассказывать Валентина, которую женщины успели за глаза окрестить номенклатурщицей. Все обернулись к ней с некоторой опаской: неужели опять прочтет лекцию на моральную тему? Но опасения их оказались напрасными на этот раз.

Есть, знаете ли, в ведении депутатов трудящихся порой такие дела, о которых даже мало кто слышал, что они в жизни встречаются. Например, установление отцовства, если человек был женат, имел детей, но умер, а какая-то женщина пытается доказать, что она после его смерти родила от него ребенка. Дела такие случаются в нашей практике редко и почти всегда остаются без удовлетворения, даже если их через суд потом пытаются разрешить. Тут все так трудно доказуемо, что и суды в тупик становятся. Но вот однажды одно такое дело было решено и положительно и скоро.

Приходит к нам старая женщина и говорит: «У меня сын погиб, а от него сейчас вот должен родиться ребенок у студентки филологического факультета университета. Мы бы хотели, чтобы наш внук носил имя сына и был зарегистрирован. Можно это сделать?» Отвечаем, что можно, но если есть вдова, то она должна подтвердить, что покойный муж изменял ей именно с этой женщиной и что она не возражает, что пенсию за него будет получать еще один ребенок.

На другой день приходит молодая дама и говорит: «Да, я знаю, что это ребенок от моего мужа. Не возражаю, если ему будет дана та же фамилия, что и мои дети носят». Удивились все наши работники такому благородству, но потребовали еще свидетелей. Появились свидетели — жильцы квартиры, в которой жил покойный. Да, подтверждают, водил он гражданку такую-то в отсутствие жены и при всех нас как-то на кухне обещал ей развестись и жениться на ней. Видели, мол, как деньги ей давал и как она ему однажды в коробке принесла подарок — было, значит, и общее имущество. Ну, когда и дворник того дома к нам явился, подтвердил, что ходил, носил и так далее, пришлось оформлять отцовство. Тут как раз и ребенок родился.

Оформили все как полагается, а сами удивляемся возросшему благородству советских людей. Вот человек соблазнил и так трагически покинул соблазненную им женщину, а она родила сына и дала ему отцовское имя, пенсию будет получать на ребенка хорошую, а не пять рублей как мать-одиночка. И все только потому, что кругом оказались такие хорошие, честные, настоящие люди.

А через месяц мы узнали, что вся орава новоиспеченных родственников «соблазненной и покинутой» выехала вместе с нею в Израиль: оказывается, она накануне родов получила разрешение на выезд вот тут-то они все и оформили! И уж вправду ли ребенок был у нее от покойного или нет — этого мы, к сожалению, никогда так и не узнаем. Пытались мы потом притянуть за лжесвидетельство и дворника, и соседей — но поди докажи! Так и улизнули все от ответственности. А нам об этом случае часто напоминают, чтобы мы не теряли бдительности.

Не успела Валентина закончить, как на нее налетела Галина, диссидентская жена, или диссидентка, как ее уже тоже успели прозвать женщины. Она вообще поглядывала на Валентину косо, недоверчиво.

— Позвольте, Валентина! — воскликнула она. — А какие у вас основания считать, что ребенок не был сыном покойного?

— Да как же! Я вам говорю, что они все в Израиль укатили, смылись!

— А что в этом плохого?

— А то, что они к ребенку и к этой «соблазненной и покинутой» прицепились, как вагоны к паровозу — это, по-вашему, хорошо, честно?

— Значит, они хотели выехать, но просто поставить визу в паспорт, купить билет на самолет и улететь они не могли?

— Если бы им дали разрешение — пожалуйста, никто не держит!

— А вы думаете, Израиль им не дал бы разрешения на въезд?

— При чем здесь Израиль?

— А у нас могли бы не дать, по соображениям государственной безопасности.

— Спасибо вам, Валентина, замечательную вы историю рассказали, хоть и насквозь антисоветскую.

Все улыбнулись такому неожиданному выводу. Но о политике говорить никому не хотелось, поэтому попросили начать рассказ Альбину, чья была теперь очередь.

Для начала Альбина обернулась к «диссидентской жене» Галине и спросила:

— Вот вы, Галя, читали такой запрещенный роман писателя Набокова «Лолита»?

— Читала. Только он не запрещенный, а просто напечатан на Западе. И автор давным-давно на Западе.

— А надо бы запретить!

— Ну, Альбина, от вас ли слышу? Неужели вас смущает в книгах то, чем вы занимаетесь в жизни?

— В жизни меня ничем не смутишь, это верно. А книжку эту я бы за вранье запретила, но не за секс. В этой книжке, девочки, один здоровый мудак со смаком пишет про то, как он у девчонки мать убил, чтобы не мешала ему ею наслаждаться, и как он самой девчонке жизнь испакостил и тоже убил под конец.

— Альбина, что вы такое говорите! Не убивал герой ни матери, ни дочери. Любовника Лолиты он убил из ревности, а мать и дочь погибли случайно: одна под машину попала, а другая при родах умерла.

— Это он так пишет, а вы верите, наивные. Между строк читать надо! Он же матери, поди, нарочно свои дневник подсунул, в котором писал, что на девчонку нацелился и для этого на старой дуре женился. Я так думаю, Галина, что этот тип заранее все на десять рядов просчитал. Он и утопить ее хотел, да не вышло.

— Ну, предположим. А сама Лолита? Разве она не при родах умерла?

— Да что вы такая непонятливая, Галя! Вы сколько часов рожали?

— Не считала. Часа три-четыре, наверное. А что?

— А то, что если бы вас с десяти лет толкли толстой вонючей палкой, все бы вам внутри перекорежили, так вы бы так легко не отделались. Из меня мою девку трое суток тащили, уж хотели кесарево делать. Моя б воля, я бы и этому вашему Набокову, и всем мужикам, которые на детей лезут, раскаленными щипцами все их хозяйство повырывала! А первому — тому гаду, который со мной в Лолиту эту сыграл… Ненавижу!

— Лицо Альбины покраснело и сделалось уродливым, слезы брызнули из глаз, смывая тушь и тени. Галя бросилась к ней, присела на ее кровать, обняла.

— Успокойтесь, Альбиночка! Молоко может пропасть, не надо. И не надо ничего рассказывать, не надо вспоминать.

— Чего уж не вспоминать… Умирать буду, вспомню. А история-то короткая, почти нечего рассказывать.

Этот Набоков деньгу, видно, зашибить хотел покрупней, вот и рассусолил пакости свои на целую книжку, размазал сперму по страницам. А вы, интеллектуевые дурочки, вздыхаете, будто там медом намазано. Слышала я ваши разговорчики, бывала я в культурном обществе. А в жизни все это так просто бывает, что и рассказывать нечего, а только взять да повеситься от злости.