— Джон Боун! Все его знают.

— Коук! — донесся из комнаты за дверью пронзительный вопль. — Ты куда пропал?!

— Здесь я, здесь, — испуганно ответил Коук. — И медик тоже.

Коук засуетился. Он метнулся к окнам, стал лихорадочно раздвигать занавеси на высоких окнах. В бледном утреннем свете стали видны мятые простыни на широкой постели, в которой сидел болезненно худой человек. Бледное лицо его заострилось от истощения, ноги и руки напоминали узловатые палки.

— Медик! — завизжал он. — Дурак, тупица! На кой хрен мне медик? Я умираю, и мне нужен настоящий врач, а не какой-то там сопливый медик!

— Но, босс, только его и смогли достать, — оправдывался Коук.

— А-а, черт с ним, — сдался Боун. Он сбросил ноги-палки с кровати и сунул их в тапочки. — Медик — так медик. — Он вытаращился на Флауэрса. — Что стоишь? Давай, лечи меня!

— Покажите ваш контракт.

— Что-о?! — завопил Боун. — Издеваешься? Стал бы я тебя похищать, будь у меня контракт.

— Нет контракта — нет лечения, — спокойно возразил Флауэрс и тут же получил удар по затылку.

Ударила его рука, но эффект был не хуже, чем от дубинки. Он пошатнулся и едва удержался на ногах. В глазах потемнело. Где-то далеко-далеко его собственный голос произнес:

— Так вы ничего не добьетесь…

Пришел в себя он на стуле возле кровати. За спиной стояли полицейские. Повернув голову, Флауэрс увидел маячившего в дверях донельзя довольного «хорька», тот с нескрываемым интересом наблюдал за сценой. Прямо перед ним стоял Коук. Вдоль окон, шлепая светло-голубыми тапочками, туда-сюда нервно ходил Боун. Шлепанье тапочек по полу сменялось шарканьем по толстому ковру.

— Медик, мне нужна помощь. Я умираю. Ваш долг — помочь мне.

— Все мы умираем, — пожал плечами Флауэрс. Боун в ярости топнул ногой и с ненавистью уставился на медика.

— Ну и что? Те, у кого есть мозги, могут замедлить этот процесс, а у меня они есть! Если я в состоянии платить за лечение, почему же мне в нем отказывают?

— Есть определенные этические нормы. Я связан ими, и только они имеют для меня значение, — устало ответил Флауэрс. — На мой взгляд, вам скорее нужен психиатр, чем терапевт. Вы типичный ипохондрик.

— Та-ак, — тихо произнес Боун. — Значит, по-вашему, я ипохондрик? Значит, я' вовсе не умираю. А боли в животе, выходит, воображаемые? И отвратительное гудение в голове тоже? М-да… все, конечно, бывает. Но я хотел бы вам кое-что показать.

Флауэрс не успел подняться сам — сильная грубая рука схватила его и через всю комнату поволокла к боссу. Боун стоял у окна и смотрел на город, позолоченный рассветом. Смог и не до конца развеявшиеся сумерки милосердно скрывали признаки упадка и запустения.

— Взгляните, — Боун ткнул тощей рукой в окно. — Это мой город! Я его политический босс. Последний из вымершего племени. Вместе со мной умрет и город. Только пока я жив, есть кому бороться за него. Умру я — и города не станет. Он развалится. Навсегда! Неужели вам не грустно при этой мысли?

В своих рейдах по городу Флауэрс хорошо изучил эти развалины. Много раз он при этом думал, что лучше бы его стерла с лица земли какая-нибудь стихия — пожар или землетрясение, или еще что-то, неважно. Он искренне считал, что эта гигантская клоака должна быть уничтожена, как в свое время медицина уничтожила сотни инфекционных заболеваний вроде малярии, оспы…

— Мой город, — продолжал Боун. — Странно, мне всегда казалось, что он, словно живое существо, имеет свой характер, лицо, живет какой-то своей сложной жизнью, почти независимой от нас. Я ухаживаю за ним, как за больным ребенком, злюсь на него, иногда наказываю, но все же люблю, как собственное неразумное и неказистое дитя. И вот он умирает, и ничто его не может спасти, и медицина здесь бессильна, — голос Боуна задрожал, на глазах выступили слезы. — А я не способен ему помочь!.. — Голос его сорвался, он ударил кулаком по панели, закрывающей стену возле окна. — И мне остается только плакать. Будь проклята эта раковая опухоль на холме! Именно вы, доктора, с вашим извращенным понятием о милосердии и вашей закоснелой медициной убили его…

Флауэрс посмотрел туда, куда показывал костлявый палец. Там, на холме, подобно острову среди зараженного моря, с красноватым отблеском зари на стенах гордо стоял Медицинский центр.

— Да-да, именно вы убили его, — говорил Боун. — Вы слишком много болтали о канцерогенах, на всех углах кричали, что город чудовище и убийца, и призывали покинуть его. Вы даже не смогли сообразить, что вместе с людьми из города уйдет и богатство…

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — как можно мягче сказал Флауэрс. — Мы всего лишь представили факты, и не вина медицины, что люди предпочли спасаться именно так.

Боун горько усмехнулся.

— К сожалению, вы правы. Конечно, мы виноваты сами. А вина наша в том, что мы слишком верили в ваше могущество и милосердие. И мы кричали: «Помогите, спасите, оживите!» Мы свято исполняли рекомендации, глотали ваши таблетки, витамины. Вы услужливо подсовывали нам чудесные лекарства, рентгеноскопию, микрохирургию. Вы спрашивали нас: «Хотите, мы продлим вашу жизнь на год? И еще на год? И еще? А мы кричали: „Да-да! Хотим!“ Вы даже стали отбирать у неимущих органы и пересаживать их нам, а мы все вам позволяли, закрывая глаза на то, что милосердие ваше постепенно вытесняется мерзостью и чванством. Отчего, спросите вы. Все очень просто: из страха перед смертью, животного, дремучего страха. Как вы это называете? Ипохондрия? Что ж, пусть я ипохондрик. Но я всего лишь продукт окружающей среды, а средой этой является сам город, и связан я с ним сильнее, чем кто-либо. И умрем мы вместе, крича вам: „Спасите! Помогите! Умираем!“

— Я понимаю вас, — сказан Флауэрс, — но и вы поймите: я не имею права помогать вам.

На этот раз Боун выслушал его спокойно.

— Это вам только кажется. Но когда плоть возьмет свое и начнет вопить, что не в силах более терпеть, когда сдадут измочаленные болью нервы, вы начнете лечить меня.

Боун окинул Флауэрса пренебрежительным взглядом. Глаза его вспыхнули неистовым светом. Флауэрс невольно вздрогнул, и халат распахнулся, открыв взору Боуна катушку и кнопки на пряжке ремня.

Тот протянул руку. Флауэрс отшатнулся было, но бдительная охрана тут же завернула ему руки за спину.

— Смотри-ка, — сказал Боун. — Катушка. Что там на ней? — Он нажал кнопку перемотки, затем кнопку воспроизведения.

Послышались голоса. Прислонившись к стене, Боун слушал, задумчиво улыбаясь. Когда пленка кончилась, он улыбнулся еще шире и велел полицейским:

— Приведите обоих, и девушку, и старика. Они, похоже, пригодятся нам.

— Глупости, — сказал Флауэрс, стараясь скрыть беспокойство. — Мне они безразличны. Вы ничего этим не добьетесь.

— Вот это мы и проверим, — ответил Боун и приказал полицейским: — Суньте его в испорченный лифт, пусть пока отдохнет.

Медные двери лифта с лязгом захлопнулись, отрезая свет. Но на этот раз темнота оказалась страшной. Ужас овладел им. Он чувствовал себя подвешенным над холодной бездной, ледяная жуть перехватила дыхание. В панике он забарабанил кулаками по дверям и остановился, лишь ободрав в кровь костяшки пальцев. Он безуспешно нажимал на кнопки, пытаясь открыть дверь, сорвал ноготь. Крупная дрожь сотрясала его тело. Наконец от боли в руках и усталости он пришел в себя, постепенно успокоился, присел, нашарил в темноте свою сумку и включил фонарь. Отыскав бинт, он перевязал искалеченный палец.

Решив, что батарейки еще пригодятся, Флауэрс выключил фонарь. Скорчился в темноте, стараясь отбросить невеселые мысли.

Часа через два двери раздвинулись, и втолкнули Лию. Флауэрс вскочил и поддержал ее. Девушка в панике стала вырываться, отбиваясь руками и ногами и извиваясь всем телом.

— Это же я, — уговаривал ее Флауэрс. — Медик. Она вдруг затихла и сама прижалась к нему.

— Где мы? — шепотом спросила девушка.

— В мэрии, в сломанном лифте, — хрипло ответил он. — У Джона Боуна.