Долгими летними вечерами доктор Белламон рассказывал Пенни о последних заслуживавших интереса новостях и разъяснял политические события. Вместе они разбирали отрывки из пьес или стихов, которые она не понимала. Днем доктор иногда брал Пенни с собой в Лондон и оставлял ее в Музее Виктории и Альберта или Британском музее. Целые дни проводила она, разглядывая картины и скульптуры, а по дороге домой доктор Белламон подробно расспрашивал ее о том, что она видела. По выходным, когда он не принимал пациентов в своем кабинете в Лондоне и был свободен от операций в госпитале, доктор учил ее играть в теннис на своем травяном корте. Иногда они играли в крокет.

Да, сама ее сущность переделывалась.

А разве можно переделать также душу?

Пенни зажмурила глаза. Дому это было бы интересно, невольно подумала она. Они бы обсудили философскую природу человека с точки зрения его тела и его имени. Дом напомнил бы ей, что она была личностью до того, как все это случилось.

Это было труднее всего: помнить, какой она была прежде, до смерти отца. Все ее хорошо знали, она была полна жизни и всегда попадала в неприятности. Именно она познакомила приятелей с наркотиками. Она напивалась на вечеринках с тех пор, как ей исполнилось тринадцать. Лгунья… воровка… потаскуха…

Такой была Пенни до того, как в ее жизни появился Дом.

Ей пришло в голову, что она начала меняться задолго до того, как случилось несчастье с ее лицом. Сьюзан уже привила ей вкус к образованию, научила ценить искусство и музыку, заложила в нее основы понимания кино. На торжестве по случаю окончания школы Пенни выглядела очень мило. Так сказал Джонни… и другие тоже. Она уже начинала выглядеть образованной и утонченной. Она уже ступила на путь, движение по которому доктор Белламон просто продолжил.

Это не было случайным превращением. Это составляло часть процесса ее взросления.

А еще она влюбилась. Несмотря на болью отзывавшуюся в сердце уверенность в том, что она никогда больше не увидит Дома, она все же чувствовала, что любовь к нему обогащает ее.

Ларк снова открыла глаза. Она теперь чувствовала себя сильнее. Более приближенной к реальности. У нее было свое «я». « Я была, я есть, я буду». Ключ был в осознании неразрывности ее жизни. В этом и было открытие.

Но это далось нелегко. Когда наступила осень, она ярко припомнила предыдущую осеннюю пору, когда они со Сьюзан столько времени проводили в уютной кухне. Она пережила период смятения и одиночества, заполненный попытками осознать, что лицо ее опять будет выглядеть нормально. У нее бывали кошмары, несколько раз она просыпалась в слезах и звала Сьюзан. Когда она осторожно сказала о дурных снах доктору Белламону, тот заверил ее, что это нормально.

— Ты пережила глубокий шок. Твое подсознание ищет пути преодолеть его.

Именно в эти месяцы депрессии на нее накатывалась такая тоска по дому, что это вызывало боль, и Пенни мучили особо острые подозрения относительно того, почему это доктор Белламон столько делает для нее. Никто и никогда ничего не делает просто так, особенно для человека, которого раньше ни разу даже не видел. И все же он казался таким отстраненным и был всегда безупречно вежлив.

Однажды октябрьским днем, ближе к вечеру, когда они возвращались с прогулки в лесу, доктор Белламон спросил ее:

— Почему ты запираешь дверь на ночь?

Пенни была озадачена тем, что ему это известно. Неужели он пытался войти?

— Не беспокойся, — добавил он. — Я не пытался открыть твою дверь. Сара сказала мне, что ты открыла ей дверь ключом, когда она утром принесла тебе горячий шоколад. Мне просто любопытно. Ты все еще боишься людей, от которых убежала из Штатов? Уверяю тебя, здесь они тебя не найдут.

Пенни шла молча и, прищурясь, смотрела на низко опустившееся негреющее солнце. Наконец она произнесла:

— Меня один раз изнасиловали. Я никогда этого не забуду. Думаю, я боюсь, как бы это не случилось снова.

Он кивнул.

— Я догадывался, что тут нечто подобное.

— Правда? А как?

— Ты вздрагиваешь, даже если я случайно притрагиваюсь к твоему рукаву. — Глаза его потеплели. — Насилие — ужасная вещь. Ты консультировалась у психиатра после того, как это произошло?

— Нет. Я даже не говорила об этом никому, кроме вас.

Солнце скрылось за густой серой грядой облаков, и Ларк почувствовала, как несколько дождинок упали на ее непокрытую голову. Доктор Белламон смотрел на нее с таким сердитым недоумением, что она смутилась.

— Я и не думал… — пробормотал он, словно пытался что-то понять.

— Все равно я об этом больше особенно и не думаю, — пожала плечами Ларк.

— Ты можешь закрывать столько дверей, сколько пожелаешь, если от этого тебе лучше. Но, — добавил он, — мы попытаемся открыть двери, за которыми скрываются гораздо большие тайны.

Дождь становился сильнее. Они поспешили домой. Ларк, однако, недоумевала, почему он так поразился, узнав о ней что-то, чего до сих пор не знал.

Однажды ветреным ноябрьским утром Ларк наконец была выпущена из госпиталя после недели медицинских операций и двухнедельного восстановительного периода.

Несмотря на синяки и легкую припухлость, она была поражена переменой, происшедшей с ее лицом. Доктор Белламон повез ее отпраздновать это событие.

— Довольна? — спросил он, ведя машину.

— Все еще не могу поверить! — Ларк вытянула шею, чтобы посмотреть на себя в зеркальце заднего обзора. — Неужели это я?!

— Думаю, что теперь ты больше похожа на себя, чем со своим прежним лицом. Широкий лоб говорит о твоем уме, изгиб губ — о чувстве юмора, а глаза кажутся больше и наивнее.

— И я люблю мой нос! Он такой прямой, и я не вижу на нем ни одной веснушки. А мои зубы! — Она улыбнулась себе в зеркальце.

— Согласен, дантист славно поработал.

Она откинулась на сиденье.

— Почему вы говорите, что теперь я больше похожа на себя, чем прежде? Вы же на самом деле не знали, как я выглядела прежде.

Он улыбнулся.

— Я очень хорошо себе это представляю.

Он отвез ее пообедать в «Грейвтай Мэйнор», огромный особняк из серого суссекского камня, украшенный высокими узкими готическими окнами. Вдоль ведущей к нему дорожки росли вековые дубы.

Когда они вошли, их проводили в одну из трех уютно обставленных гостиных, где надо было немного подождать. Они уселись в глубокие кожаные кресла перед ревущим пламенем камина. Доктор Белламон заказал два хереса «Альмасениста». Ларк хотелось побродить по комнате и рассмотреть развешанные на стенах картины и охотничьи трофеи, но она испытывала робость из-за строгой официальности помещения. Люди, сидевшие за расположенным по соседству столиком, тем временем живо обсуждали перипетии утренней охоты на лис.

Тогда Ларк обратила внимание на доктора Белламона, который выглядел так же элегантно, как и все остальные здесь.

— Сейчас, когда мое лицо так изменилось, я чувствую, словно подошла к концу чего-то. Например, я не могу больше оставаться с вами.

— Согласен, что теперь тебе придется самой определять свою жизнь. Первое, что необходимо сделать, — это позаботиться о документах. Это трудно, но не невозможно.

Он объяснил ей, как это делается. Они разыщут кого-нибудь, кто умер ребенком примерно в то же время, когда она родилась. Потом ей придется пойти в регистрационную службу и раздобыть свидетельство о рождении умершего. Имея его на руках, она сможет законным путем поменять свое имя с имени умершего ребенка на Ларк Чандлер. После этого будет совсем уж нетрудно подать прошение о выдаче паспорта, водительского удостоверения, завести счет в банке или даже кредитные карточки.

— С этого момента ты будешь англичанкой. Настоящей англичанкой. Тебе придется поработать над твоим произношением. Мы составим тебе железную биографию. Но англичане необычайно тонко разбираются в акцентах. Тебе необходимо исключать саму возможность того, что когда-либо на публике ты вдруг употребишь американизмы.