– Кончай проповедь, Дюб, – ухмыляюсь я. – Говорю же – времени в обрез.

– А моя машина, висельник? Долго мне еще пешком ходить?

– Если есть претензии – обратись в полицию, – советую я.

– Чтоб тебе провалиться! Я понимаю, что пикироваться таким образом мы можем до бесконечности, но если я не расскажу Дюбону всю историю, то наживу смертельного врага. Он слушает не перебивая. У меня даже создается впечатление, что мой собеседник куда-то испарился и весь мой монолог – весьма, надо сказать, эмоционально насыщенный – уходит в пустоту.

– Ты как там, жив еще? – интересуюсь я, выложив все до конца.

– Жив, жив, – бормочет он. – То, что этот Компер в деле, ясно даже ежу. Но вот какого черта он носится с этой бумагой, будто она золотая? Странно как-то, тебе не кажется?

– Кажется, – успокаиваю я его.

– Какие планы? – осведомляется он.

– Сожрать цыпленка.

Официант уже давно с безнадежным видом жестикулирует, сообщая, что все готово.

– Чтоб тебе подавиться.

– Спасибо. Кроме этого ничего не пожелаешь?

Дюбон задумывается.

– Сан-Антонио, ты тупица, – наконец изрекает он. – Мозги тебе нужны так же, как словарь сороконожке. Что ты понимаешь в сыске, если не в состоянии использовать те следы, которые уже есть?

– Ладно, ты мне уже совсем опротивел. Пока, – вежливо прощаюсь я.

– Позвони вечером, – торопливо говорит он. – Может, у меня кое-что для тебя найдется.

И вешает трубку.

Чешу за ухом и задумчиво бреду к своему цыпленку. Что имел в виду папаша Дюбон? Может, я чего-то не заметил? Снова мысленно пробегаю по всем деталям и ничего не нахожу.

В конце концов, сколько можно выворачивать себе мозги? Пожатием плеч сметаю беспокойство и вступаю в яростную схватку с юным представителем отряда куриных. Официант Подает мне счет. Достаю деньги, чтобы оплатить свою оргию, сую в карман сдачу и... застываю с разинутым ртом, будто в глотке у меня установили центральное отопление. Ибо пальцы мои натыкаются на клочок бумаги, оторванный от рулона в погребе Компера, и я обнаруживаю, что на ощупь он ничем не отличается от купюр. Можете зажарить меня в прогорклом масле, если это не точно такая же бумага! То-то Компер ее так тщательно прячет! Достаю клочок, смотрю на просвет. И вижу до боли родные водяные знаки.

Вот это да!

В префектуре меня встречает молодой и весьма неопрятный инспектор – высокий, бледный, с коровьими глазами, одинаково присущими всем представителям закона, от полевого сторожа до высшего полицейского начальства. Он изо всех сил стремится показать, что визит коллеги из Парижа не производит на него ровно никакого впечатления – не таких, мол, видали!

– Чем это вас так заинтересовал угон машины в нашей глуши? – высокомерно вопрошает он. – Какая тут связь с вашими должностными обязанностями?

Я начинаю звереть. Кто он такой, этот сопляк, чтобы рассуждать о моих обязанностях?

– А какая связь существует между моей левой рукой и вашей правой щекой, как вы думаете? – изысканно вежливо отвечаю я.

– Что? – взвивается молокосос. – Да вы знаете, где находитесь?

– В обществе невежи.

Он отвечает прямым справа. Удар вполне грамотно направлен, но все же мальчику сначала неплохо бы выяснить, с кем он имеет дело: на Сан-Антонио такие штуки давно уже не производят впечатления. Без особого труда уклоняюсь, ловлю его за руку и отправляю в полет через всю приемную. Он с грохотом рушится на регистратора – старую канцелярскую крысу, с благоговейным ужасом взирающую на происходящее, – вышибая из старичка последние проблески сознания. Сам малыш тоже почти нокаутирован и обалдело трясет головой, восседая на полу среди вороха зеленых карточек.

Дверь с треском открывается, пропуская плотного, румяного здоровяка.

– Что тут происходит?! – рычит он. Старый знакомый, комиссар Риш.

– Сан-Антонио! – восклицает он, заметив мои неповторимые черты. – Мне следовало сразу сообразить, что это ты к нам пожаловал. Раз где-то шум – значит, ты неподалеку.

– Сан-Антонио! – восклицает и молокосос, открывая гляделки. Потом вскакивает и семенит ко мне. – Извините, комиссар, что же вы сразу не сказали? Я бы...

– Ладно, – благодушно отмахиваюсь я. – Вопрос исчерпан, разговор окончен. Прими совет, малыш: кончай изображать тертого калача. Нет ничего глупее новичка, принимающего себя за хозяина округи.

Затем дружески хлопаю его по спине.

– Ты все такой же, – бормочет Риш, пожимая плечами.

– Ты тоже, дружище, – бормочу я, так и не поняв, комплимент это был или упрек. – По-прежнему маскируешь грозным видом желание опрокинуть стаканчик божоле?

– Ладно! – Дружески ухмыльнувшись, Риш довольно потягивается. – С церемониями покончено. Чего тебя сюда занесло?

– Да вот, интересуюсь одной угнанной недавно тачкой. Диктую ему номер. Он принимается рыться в картотеке. Инспектор тем временем таращится на меня во все свои тусклые гляделки. Теперь он будет распевать направо и налево о том, как дрался с Сан-Антонио. Ну и на здоровье – следов нашей маленькой заварушки на нем осталось предостаточно.

– Вот, нашел! – восклицает Риш. – Машина принадлежит некоему Комперу.

– Это я и сам знаю. Ее еще не нашли?

– Нет.

– Слушай, а чем вы тут занимаетесь в служебное время? Детективы почитываете? Он пожимает плечами:

– Ты же не хуже меня знаешь, что угнанную машину можно найти только случайно. Номера-то на ней наверняка переставили.

– Слушай, приятель, – взрываюсь я, – может, объяснишь, какая разница между твоей башкой и цветочным горшком?

– За что я тебя всегда ценил, так это за вежливость, – кривится Риш. – Не стыдно унижать коллегу, да еще в присутствии нижних чинов?

– Избавь меня от твоей табели о рангах! От истории с этой «ДС» твои мальчики и так будут ржать, как от последнего фильма Фернанделя.

– Вот как?

– Представь себе. Начнем с того, что никто на ней номеров не менял. Так с родными и катается. Он немного растерялся:

– Ты... ты...

– Что – «ты»? Играете тут в бирюльки! Что, ждете, пока воры поставят ее в витрине посудного магазина?

Риш злится. Я не собираюсь доводить его до апоплексии и примирительно кладу ему руку на плечо: