Метро — грандиозное сооружение сталинской эпохи на стометровой глубине, бомбоубежище с театральными люстрами и эскалаторами, лязгающими деревянными зубами. Девушка стояла на десять ступенек ниже него.

Не похоже, чтобы она была ненормальной. Черт с ним, с лейтенантом, но разве настоящая мать стала бы упираться и отказалась бы рассказать правду по требованию майора? Было бы настоящее расследование, были бы сообщения по радио, телевизионные обращения, привлекли бы достаточно людей и розыскных собак. Вероятно, ее что-то выбило из колеи, и, быть может, «ребенок» на самом деле окажется потерянным домашним питомцем.

Пассажиры разделились — одни шли на платформу, другие — к эскалатору, ведущему на другую линию метро, еще глубже. Девушка забрела в дальний конец платформы и присела на корточки позади массивной восьмиугольной колонны. Женя ступал за ней на некотором расстоянии. Цифры над туннелем начали новый отсчет времени, прошли первые минуты после отхода предыдущего поезда.

Мозаичные картины в позолоте прославляли советских рабочих, а на потолке — для зрителей с гуттаперчевыми шеями — расположилась галерея патриотических сцен. Стремительное движение воздуха по туннелю, заметное и невидимое, накатывавшее на пространство вокруг колонны, казалось совпадало с дыханием земли.

Мая была в бешенстве — он дошел до последней колонны, ее уединение нарушили, ей помешали сосредоточиться. Как будто за ней подглядывали…

Девочка сидела, скрестив ноги, и водила бритвой у запястья, не сильно, без нажима — не настолько, чтобы разрезать вену. …Она, возможно, опередила лейтенанта всего на несколько секунд. Теперь сидела неподвижно, закатив глаза. Женя понял, что в любой момент его может обдать фонтан крови.

— …Мой ребенок у тебя?

— Я могу помочь, — сказал Женя. Он вытащил из рюкзака ее кожаную куртку и показал, что деньги и другое содержимое карманов на месте, но она на все это даже не взглянула.

— У тебя нет моего ребенка?

— …Но я могу помочь. Никто не знает Три вокзала лучше меня. Я здесь все время. Каждый день. — Он говорил быстро, постоянно косясь на лезвие. — Просто знай, если хочешь, я могу помочь.

— Ты поможешь мне?

— Я думаю, да.

— В обмен на что?..

— Что ты имеешь в виду?

Она помолчала немного.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Нет, — лицо Жени пошло красными пятнами.

— Да это не имеет значения. — Она устала держать бритву и позволила рукам расслабиться. — Где мы?

— Мы в метро под Тремя вокзалами. Ты никогда не была здесь?

— Нет… Почему ты не в школе?

— Бобби Фишер имел обыкновение повторять, что школа — пустая трата времени, там он ничего особенного не узнал.

— Кто такой Бобби Фишер?

— Самый великий шахматист в истории.

Она посмотрела на него ничего не выражающим взглядом. У Жени не было опыта общения с девочками. Они не замечали его, как будто он был невидимкой, и он отвечал им тем же. Женя старался не повышать голоса… Ведь этот разговор мог обернуться настоящей катастрофой. Все же он решил, что, должно быть, сумел сказать что-то правильное, потому что она сунула бритву в конвертик и встала. Позвякивали люстры, покачиваемые под напором воздуха, на ближайшую платформу выкатывался очередной поезд. Если бы она спросила, он посоветовал бы ей не садится в вагоны с красной полосой, — у них в колесных парах трещины. Он знал много таких особенных вещей.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Шестнадцать. — Он прибавил год.

— Ну, да.

— Меня зовут Женя Лысенко.

— Женя Лысенко, Женя Лысенко… — Имя показалось ей скучным.

— А тебя?

— Мая.

— Просто Мая?

— …Мая.

— Я видел, как ты удирала от лейтенанта. Это обычное дело. Ты обращаешься к ним за помощью, а тебя арестовывают.

— Они мне не нужны.

— У тебя в Москве семья?

— Нет.

— Друзья?

— Нет.

Следующий поезд подошел к платформе. Из-за шума прибывших пассажиров разговор пришлось прервать. К тому времени, когда закрылись двери, и поезд выкатился с платформы, Женя понял: все, что у нее было, это он.

Женя и Мая поднялись наверх и проталкивались сквозь бесформенную массу русской толкучки: миновали бизнесменов, чье дело целиком умещалось в чемодане, пестро одетых узбекских женщин, бабушек, убранных во все серое, солдат в увольнительной, тянущих последние капли пива. Большая часть поездов — подмосковные электрички. Однако были здесь и поезда дальнего следования — они шли через горы и пустыни, в далекие края, за тысячи километров. Экспресс с платформы № 3 слева, обдавая горячими волнами, уже наполовину втянулся в станционные пути, и стал медленно погружаться в водоворот семафоров и сигнальных огней, постепенно исчезая. Дежурная на платформе № 3, энергичная женщина в синей форменной одежде и кроссовках, обмахивалась сигнальной табличкой. Заметив подростков на платформе, подумала: если эти двое опоздали на поезд, она уже ничем не поможет им.

Женя и Мая поменялись одеждой. Не застегивая молнии, она надела его трикотажную куртку с капюшоном, который скрывал красные волосы, а он — натянул ее кожанку. Куртка была явно мала — худые руки торчали из рукавов. Краем глаза он с восхищением следил за Маей, смело подходившей к дежурной.

— Вы не та дежурная, которая была здесь сегодня утром?

— Ну, конечно нет, ее смена давно закончилась.

— А где тот утренний поезд?..

— Поезд пойдет назад. А что? Что-то потеряли?

— Да.

Женщина была настроена доброжелательно.

— Жаль, моя милочка. То, что ты оставила в поезде, скорее всего, исчезло навсегда. Надеюсь, это не было что-то важное.

— Я потеряла своего ребенка.

Женщина перевела глаза с Маи на Женю и снова посмотрела на Маю.

— Ты серьезно? А ты заявила в милицию?

— Да. Они мне не верят.

— …О господи, почему же не верят?

— Они хотят слишком много знать. А я только хочу получить своего ребенка, девочку, ей три недели.

— Это — правда? — спросила Женю дежурная.

— Она думает, что ребенка похитила женщина, назвавшаяся бабой Леной.

— Я никогда не слышала о ней. Как тебя зовут, деточка моя?

— Мая.

— Ты замужем, Мая?

— Нет.

— Понятно. Кто ее отец?.. — женщина быстро и со значением взглянула на Женю.

— Не он, — сказала Мая. — Я встретила его только сегодня.

Женщина задумалась на мгновение и обратилась к Жене:

— А ты видел ребенка?

— Нет.

— Тогда мне жаль. Преступление — если ребенок был похищен. Обращайся в уголовный розыск — там помогут. Жаль-жаль, но я ничем не могу помочь…

— У нее есть маленькое родимое пятно сзади на шее. Почти как вопросительный знак. Чтобы его увидеть, надо поднять волосы.

Женя сунул бумажку в руку проводницы:

— Вот мой номер. Пожалуйста, позвоните, если что-нибудь услышите.

Мужчина с чемоданом в одной руке и малышом в другой подбежал к платформе и увидел, что его поезд ушел. Мужчина замер в недоумении, а малыш в это время заплакал.

Слезы брызнули из глаз Маи. Хуже того — ужасно болели набухшие груди.

Женя увел ее с платформы. Теперь, заплакав, она не могла остановиться, как будто это ее ребенок кричал где-то там сейчас. И даже не рыдания, а ее беспомощность терзали в эти мгновения и душу Жени, который так гордился своей мужской выдержкой. Он даже удивился, когда почувствовал, как от плача Маи стало сжиматься горло.

— Все хреново, все, правда, хреново, — сказал он.

— Мой ребенок… — рыдала Мая.

— Я знаю одного следователя в прокуратуре. Он — нормальный человек.

— Никаких следователей, никакой милиции.

— Просто поговори с ним. Тот, кто взял ребенка, мог уйти тысячей разных способов. Мы с тобой не сможем проверить все.

— Никакой милиции.

— Он поможет и никому не скажет, поверь.

— Зачем он станет помогать мне? — озадаченно сказала Мая.

— Он больше ничем другим не занимается.

У Казанского вокзала стояло двухэтажное строение с табличкой «Милиция», но такой скромной, что здание можно было принять за общественный клозет. За годы работы Аркадий побывал там тысячу раз, чтобы допросить задержанного подозреваемого или, напротив, избавить от малоприятной встречи с милицией. Со стен вдоль лестничных пролетов кое-где отвалилась плитка — от этого они стали похожи на челюсть с выбитыми зубами. Он поднялся в приемное отделение милиции, столы, заваленные коробками от пиццы, заляпаны жирными пятнами. По стенам висели пыльные фотографии забытых героев; старые сводки свернулись в желтые свитки, новые — торчали из корзин и валялись на письменных столах со следами от сигарет и пятнами кофе, — хорошо знакомая Аркадию картина.