Немцев погнали от Москвы!

Вздох облегчения вырвался у ленинградцев. Первая весть о победе! Кругом заговорили:

— Сегодня гонит фашистов Москва. Завтра — погоним мы!

Появился просвет. В жизнь вошла радость. Ленинградцам она была так необходима. Тот, кто мог еще поднять винтовку, уходил в партизаны, записывался добровольцем в Красную Армию.

Я видела этих людей — обросших, усталых, но с душой, рвущейся вперед, к жизни.

Принесли повестку из Осоавиахима. Неро мобилизуют для фронта. Хорошо, что сохранили его, хотя выглядит он жутко. Едва волочит ноги. Мерзнет, засовывает голову в самую печь. Мы выкапывали для него всякие отбросы из-под снега. Но силы больше не позволяют копать, да и под снегом всё уже зачистили, голая земля осталась. Соседи ругают. Зачем бережем собаку. Лучше бы съели, а то они сами убьют ее. Ира решила свести Неро в лечебницу и усыпить. И вдруг спасительная повестка.

На другой день Ира пораньше пришла с завода, повязала ошейник вокруг тонкой шеи Неро и подвела его к дверям.

— Как ты поведешь? Он еле стоит.

— Ничего, дотащу, — уверенно сказала она. — Рыжик умный, поймет, что спасти его хочу. Тебя, Неро, кормить там будут, слышишь?

Он замахал хвостом, точно действительно понял, что ему говорят.

Ушли.

Было уже темно, когда вернулась Ира. Она едва добралась до стула. Отдышаться не могла.

— Приняли?

— Еще как обрадовались!

— Как ты его дотащила?

— Тяжеловато было. Сначала он шел довольно бодро. Потом сел и ни в какую! Пришлось его уговаривать. Всю дорогу меня останавливали прохожие и спрашивали: «За сколько купили?», «Не продаете ли?» Один мужчина в меховой шубе предложил: «Давайте, говорит, я его задеру, но мне четверть за работу»… Измучили меня эти расспросы, предложения.

Я раздела Иру, напоила ее горячим чаем.

Утром без Неро показалось очень пусто. Нет больше рыжего друга!

Голод увеличивается. Смерть и горе заходят в каждый дом, в каждую семью.

Однажды в поисках булочной с черствым хлебом ушла довольно далеко. На площади, около большого каменного дома, наткнулась на глубокую воронку. Здесь вчера разорвался снаряд. В первом этаже помещался детский сад. К счастью, в это время, как я позднее узнала, ребят в доме не было. Вырванные рамы, стекла, штукатурка засыпали маленькие столы и стульчики. В комнаты, ворвался лютый мороз. Ветер срывал со стен детские рисунки, перемешивал их с известкой и снегом.

В этом доме я была до войны, на новогодней елке. Сколько веселья и счастья видела! И вот теперь стою и всматриваюсь своими слепыми глазами в этот разрушенной мир…

Заведующая детским садом нашла новое помещение. Мороз. Транспорта нет.

Дружно работал маленький коллектив. Перетащили всё. Осталось только пианино. С ним не справиться!

— Без отцов и матерей наши дети… Они так любят музыку. Чем еще мы их можем порадовать? Вот поиграешь с ними, попоешь, глядишь и слезы высохли, глазенки блестят… Давайте попробуем, может, и свезем? — весело обратилась Юлия Петровна к сотрудникам.

Шесть слабеньких женщин вытащили пианино на улицу, Впряглись в сани. Километр пути, санки проваливаются в снег. Напрягают все силы, чтобы вытащить тяжелый груз. Иногда помогают прохожие. Стоит тридцатиградусный мороз, а женщинам жарко… Довезли. Надо поднять на четвертый этаж. Есть большое желание, но совершенно нет сил.

С трудом втащили в первый этаж. Больше не могут.

А вечером радостно возбужденная Юлия Петровна говорит:

— Освобожден Тихвин! Наши войска гонят фашистов. Товарищи! Давайте поднимем пианино! Сделаем это для детей наших фронтовиков!

— Пойдемте, — просто сказали все.

Ступенька за ступенькой шесть женщин тащили тридцатипудовoe пианино. И чем выше поднимались, тем тяжелее казалось.

Если не хватит сил?.. Огромный ящик вырвется из рук и полетит по крутой лестнице. Задавит их, как мошек.

Еще несколько ступенек. Донесли. Поставили в зал. Сияющими глазами, радостными криками встретили своего любимого друга ребята. Легким теперь показалось женщинам пианино, так героически поднятое на четвертый этаж.

Встретила подругу Аси — Марусю Рогожину.

— В нашу фабрику бомба попала, — волнуясь, рассказывает она. — Вчера это было. Вот такая брешь в стене! — Маруся широко развела руками. — Крики, стоны. Четыре девушки и я схватили носилки и побежали туда. Темно уже. Зажгли ручные фонарики. Нависли балки, штукатурка валится. Одно неверное движение, и сами погибнем. С трудом пробрались к раненым, вытащили их, перевязали, отнесли. Работали почти ощупью. После отбоя вернулись к себе в казарму: стекла выбиты, ветер гуляет по комнатам, а на дворе мороз тридцать градусов. Побежали в другое здание, там такая же картина. Вернулись к себе. Вместо стекла натянули занавески. По двое залезли на койки. Закутались, чем могли. Только стали согреваться, звонок и приказ: «Не далеко от фабрики лежат убитые. Подберите». Выбежали на улицу — ничего не видно. Кое-как нашли четверых…

— Вот так и живем, Ольга Константиновна, — закончила Маруся, и в ее словах — ни звука жалобы: — вытерпим, выстоим, надо.

И так — каждый день, каждую ночь.

Хорошая, большая дружба объединяет двадцать девушек Марусиного отряда. Как-то Маруся потеряла хлебную карточку. Все сложились по десять граммов и возместили потерю. Одна девушка тяжело заболела. Все по очереди ухаживали. Выходили. На фабрике замерзли котлы, не было света, воды. Рабочим дали отпуск. Марусин отряд остался охранять фабрику и находит еще время перевозить дистрофиков. Девушки поднимают упавших на улицах, берут из медпунктов, относят в госпитали. Работают по всему Приморскому району. Даже Василеостровскому помогают. Вызовы целый день.

— Перенесите с такой-то улицы…

— Перевезите в морг…

— Отправьте отряд на раскопки…

Они работают. Они не знают усталости. Они — комсомолки Ленинграда.

Молодцы, девушки! Ваш труд, ваши страдания, ваше мужество — это величавая песня о жизни, о той жизни, которую вы любите и не позволите врагу отнять у вас!

Приближается Новый год. Холодно. Дров нет. Я уже сожгла крокет, книжные полки. Принялась пилить круглый стол красного дерева. Жалко, а что поделаешь! Хочется отпраздновать новогоднюю ночь. Тяжело жить без радости.

— Я всегда за праздник, — говорит Ира. — Только сейчас устроить его довольно мудрено.

— Надо что-то придумать, — соображаю я. — Вино, говорят, получим. Это уже хорошо. Часть его возьму для желе. На днях нашла в аптечке агар-агар. Тридцать лет пролежал. Он вполне заменит желатин.

— Хорошо бы к желе и вину прибавить чего-нибудь хлебного, — мечтательно сказала Ира.

— Прибавим! — не сдавалась я. — Будем отделять от своего пайка по десять граммов каждый день. За десять дней накопим сто граммов и я приготовлю из них пряники.

Так и сделали.

Пригласили в гости Марию Владимировну с сестрой и товарища Иры — инженера. Комнату нагрели до шести градусов. Собрались рано. Надо встретить Новый год до девяти. Позднее ходить по улицам нельзя. Товарищ Иры немного запоздал. После его прихода стали накрывать на стол.

Белая скатерть. В стаканчиках вино — aqua vitae — вода жизни. Желе в вазочках. По три маленьких пряника на тарелках. Все сияет, освещенное свечой, и все кажется невозможной роскошью. Лица гостей и хозяев блаженно расплылись. Шутка сказать — праздник!

И вдруг: «Дзс-с-с-с-с-с-з-з-зззззжжж…»

Дом вздрогнул. Зазвенели стекла.

— Убери скорей со стола, — говорю Ире, — разольется вино!

Все пошли одеваться. Снаряды летят близко. Наш дом может снести волной. Надо уходить в щель. Как не хочется. Но оставаться рискованно. Дом качается…

Зимняя светлая ночь. Очень холодно. Пробираемся по снегу к щели. Снаряд летит над головой. Все инстинктивно ложимся на снег… Разорвался через дом от нас.

В щели всеми силами стараемся согреться.