Напрасно я волновалась, что не узнаю свою немолодую сестру. Я узнала ее сразу, будто посмотрела в зеркало. Я увидела себя, как бы состаренную театральным гримом: высокая, слегка располневшая, с вьющимися темными волосами. Разумеется, гример осыпал волосы пудрой и убрал их в старомодный пучок на затылке, но упрямые завитки все равно выбивались на висках из-за ушей. Зеленовато-карие глаза с подрисованными вокруг них морщинами – мои глаза – пристально всматривались в своего молодого двойника.

– Катюша!

– Алла Родионовна!

– Давай без Родионовны.

– Алла, Аленька!

Мы неловко обнялись и вновь расступились, разглядывая друг друга.

– Вылитый отец, – наконец изрекла Алла и снова обняла меня.

На ее глаза навернулись слезы. У меня слез не было. Кажется, за последние полгода я их все выплакала и теперь не могла расплакаться от радости. Зачтем мы вышли на площадь и взяли такси. Через четверть часа мы уже подъезжали к большому серому зданию сталинской постройки. Это не был центр столицы, но и до окраины было далеко. Алла жила одна в большой трехкомнатной квартире, порядком запущенной и давно не ремонтированной. В комнатах стояла старинная, антикварная мебель, однако довольно разнородная, явно не из одного гарнитура.

Кресла не гармонировали с диваном, овальный стол с малахитовой инкрустацией вообще принадлежал другому веку. А на стенах висели любительские акварели с изображением видов старой Москвы. Перспектива и композиция большинства из них были выстроены с заметными ошибками. Я поймала себя на том, что оцениваю обстановку как специалист.

Разве за этим я сюда ехала, чтобы оценивать и осуждать? Возможно, мебель досталась семье от предков и была дорога как память, связующая все поколения, в цепочку которых теперь включили и меня. Я продолжала разглядывать комнату. И вдруг на стене я увидела портрет. Безусловно, это был отец! Красивый мужчина средних лет, в морской форме, но без фуражки. Слегка волнистые волосы, строгие темные глаза, крепко сжатые губы. И очень большое сходство с Аллой, а значит, и со мной. С этим образом мне еще предстояло сродниться.

– Да, это наш папа. В тот год, когда его взяли на работу в министерство, – подтвердила Алла Родионовна.

Алла включила электрический самовар и выставила скромное угощение. Так не вязалась эта плетеная сухарница с горсткой простых сухариков с пышной, хотя и запыленной обстановкой дома! Или сестра переживает трудные времена, или прижимиста, подумала я. Ничего, в ужин я сама схожу в магазин и куплю все необходимое. Сестра предложила мне самой обслуживать себя, наливать чай, накладывать сахарный песок и показала мне пример, наполнив собственную чашку. Где хваленое московское гостеприимство? Или так и положено в истинно интеллигентных домах?

Я прихлебывала чай и слушала неторопливый рассказ сестры о жизни незнакомой мне семьи. Голос ее звучал хрипловато, и в каждой фразе проскакивали нотки легкого сожаления. В этой квартире их семья жила чуть больше десяти лет, после выхода отца в отставку. Прежде они скитались по гарнизонам, дважды оседали в Москве (жили на служебной площади) и снова направлялись на дальние точки. Карьера каждого офицера зависела не только от его личных качеств, но и от умения ладить с начальством. Родион Сергеевич не был дипломатом, а потому после головокружительного взлета в год моего рождения он впал в немилость у руководства. Свои высокие чины он заработал на дальних флотах. И только на старости лет окончательно поселился с семьей в Москве.

– Всю эту мебель мы купили за бесценок, люди переезжали на новые квартиры, избавлялись от рухляди. А родители устали жить в стандартной среде и охотно окружали себя старинными вещами. Мне тоже нравится старина, хотя ценных предметов здесь немного, – призналась Алла. – Одним словом, это чужой уют, перекочевавший к нам.

Мать Аллы, я уже знала, умерла незадолго до кончины отца. Сама сестра ни разу не выходила замуж, так что ее нынешнее одиночество не было случайностью. Но это удивляло: такая привлекательная наружность, дочь адмирала. От женихов, должно быть, отбоя не было, предположила я.

Алла улыбнулась, не размыкая губ:

– В детстве я безумно любила отца, он был для меня идеалом мужчины: решительный, мужественный, бескомпромиссный. Никогда ни под кого не подлаживался, даже со старшими по званию вступал в спор. Теперь-то я понимаю, что это качество – не лучшее для офицера. А мои мальчишки, напротив, робели, они боялись моего отца. Каждого он ставил навытяжку перед собой и допрашивал, что да как. Он все должен был знать о тех, с кем дочь водит знакомство. Пока школу не окончила, у меня ни одного кавалера не было. Да и потом...

Слушая сестру, я невольно сравнивала эти два образа отца: мой вымышленный, идеальный, и тот, что обрисовала Алла. Теперь им предстояло слиться в один. Однако черточки скандалиста и самодура в идеальную картинку не вписывались. Я подумала, что было бы, если б все мои парни проходили предварительный отбор, как женихи Аллы. Нет, я бы не позволила даже отцу попирать свою свободу!

– Зато он души во мне не чаял, – продолжала Алла, – баловал, как только мог.

– Аллочка, расскажи, как адмиралы балуют своих дочек?

– Ну, как. Вообще. Разрешал мне почти все, деньги давал на всякие девичьи глупости: косметику, побрякушки. Не считая парней, в другие мои дела никогда не вмешивался. Школу разрешал пропускать. Если я чихну или кашляну, то каникулы мне бывали обеспечены.

– И как же ты в институт поступила, ты же окончила вуз, верно?

Зачем я задаю дурацкий вопрос? Ответ сам пришел ко мне. Известно, как такие сынки и дочки поступают в вузы: деньги и связи.

– Поступить для меня труда не составило, даже трижды на первый курс попадала, но все три раза пришлось прерывать учебу.

– За неуспеваемость отчислили? – с пониманием усмехнулась я, вспомнив, как сама кувыркалась в техникуме.

– Не очень ты хорошего мнения о своей сестре, – покачала головой Алла. Опущенные уголки ее губ сползли еще ниже. – Первый раз я в Институте стали и сплавов училась, но на втором курсе заболела. Нашли затемнения в легких, туберкулез в легкой форме.

– Туберкулез? У адмиральской дочки?

– Папа же не сразу адмиралом стал. Все мои детские годы прошли под Мурманском, где он тогда служил. А на севере для детей просто гибельный климат. Ну вот. Вылечилась, но на этой профессии пришлось поставить крест. Специальность, сама понимаешь, крепкого здоровья требует.

– Профессия мужская, это папа тебе посоветовал?

– Что ты! Он как раз возражал, да мода была такая у девушек на технические вузы. В этот вуз я пошла, потому что там на химию основной упор, а химия мне хорошо давалась. Как вспомню кружевную вязь органических формул: кольца, цепочки – прямо душа поет.

Меня от химии просто воротило.

– Пока сама болела, заинтересовалась медициной. В медицинском институте те же экзамены: химия, физика, еще биология. В общем, поступила по новой, но там анатомички не выдержала. При виде крови сразу в обморок грохалась. Пришлось уйти с первого курса.

– А в третий раз?

– В третий раз я поступила в художественное училище. Я ведь и рисовала неплохо. Кстати, и сейчас иногда балуюсь. Как тебе? – Она показала рукой на акварели, которые я уже успела оценить.

– Чудные вещицы, – дипломатично ответила я.

– В художественном училище я только и узнала, что такое настоящая жизнь: без оглядки на старших, на пошлых обывателей. Веселились мы там здорово.

Парни, девушки – все в одной куче: пели, пили, ну и... это самое.

Сестра виновато улыбнулась, и было странно видеть смущение у немолодой женщины, вспоминающей проказы своей юности.

– Из училища отец меня как морковку с грядки выдернул. Приехал в Москву в командировку. Он тогда в Севастополе служил. Так вот, завалился прямо в студенческую общагу, разыскал мою комнату, входит – а мы с двумя ребятами втроем на моей кровати барахтаемся. Не подумай чего плохого, просто выпили немного, и парни мне приемы карате показывали. Я в такой ярости отца ни прежде, ни после не видела. Разорался, побагровел, жилы на шее под форменной рубашкой вздулись, пот со лба струями льется. Парни, как мыши, из комнаты разбежались, а я стою, трясусь, на отца глаза поднять не смею. Что было, Катюша, то было. Пусть, как говорится, бросит в меня камень тот, кто сам не спотыкался.