Всегда такой неторопливый и в движениях и в словах, сильный с виду, высокий человек, рыжебородый, лет пятидесяти пяти, давний житель леса, больше чем кто-либо другой знавший все его тайны, он неподвижно висел теперь на суку большого бука, склонив голову набок. Руки его были связаны сзади; босые синие ноги почти касались снега, а около них были частые лисьи следы. Линялая розовая рубаха замерзла в запорошенных снегом складках, и на ней заметны были белые полосы птичьего помета.

Лисьи следы особенно густо перекрещивались около развалин сгоревшего домика и сарая, и когда юные разведчики подобрались к ним поближе, то отшатнулись: жена лесника, не старая еще женщина, - ее звали Аксиньей, - и трое ребят - старшей девочке было на вид лет двенадцать - заживо сожжены были тут карателями, и теперь на останках их пировали по ночам лисицы - те самые, которые пробегали под босыми ногами повешенного лесника, пока не трогая их, оставляя их про запас.

Аким Семеныч был охотник, как все лесники, но стрелять в заповеднике строго запрещалось, чтобы не пугать его обитателей, однако охотиться на лис разрешалось, так как они истребляли молодняк диких коз и муфлонов (волки, как и шакалы, в Крыму не водятся). На лис лесники ставили тут капканы, и несколько десятков этих хитрых зверей за свою долгую жизнь в лесу поймал Аким Семеныч.

Митя и Васюк были так поражены увиденным, что ничего не сказали друг другу и только крепче сжали свои толстые дубины, которыми при ходьбе щупали, сколь глубок снег.

Митя был немного старше Васюка - почти шестнадцати лет, - он же был и за старшего в разведках. Оба родились в одном городе - здешнем, южнобережном - и учились до войны в одной школе.

В ближайшей к лесной сторожке деревне они узнали, что лесника и жену его долго пытали и мучили немцы, чтобы добиться от них, где обосновались партизаны, но ничего не добились. Вместе с тем в деревне царило радостное возбуждение: все там таинственно улыбались, подмигивая на восток к Феодосии и Керчи. Кто-то уверял даже, что Красная Армия теперь уже в Карасубазаре; можно было и не верить этому, но важно было то, что об этом говорилось с ярким сверканием глаз. Стороной удалось кое-что важное узнать и насчет движения немецких войск на восток.

Направляясь обратно, нужно было только так же удачно войти с шоссе в лес, как из него вышли: за дорогами и даже тропинками, которые протоптали в снегу дровосеки из деревни, скрытно наблюдали немецкие солдаты.

Разведчики пробирались по обочине шоссе, выжидая, когда стемнеет настолько, что можно будет, хоронясь за пышными дубовыми кустами, не обронившими еще своих желтых листьев, проскользнуть в балку и по краю ее выйти к нужной тропинке до наступления ночи. Ночь обещала быть светлой, и заблудиться они не могли. На дрофу, сидевшую по самые крылья в снегу, они наткнулись неожиданно для себя.

- Смотри! Дрофа! - крикнул Васюк, а Митя уже пустил в нее свою дубинку как раз в тот момент, когда она силилась подняться. - Еще дрофа! возбужденно, но уже тише, сказал Васюк, кивая в сторону летевшей невдалеке от них другой дрофы в то время, как Митя вытаскивал из снега убитую.

Тут-то и раздались с шоссе три револьверных выстрела один за другим, и юнцы вопросительно посмотрели друг на друга.

Стрелять могли только немцы и только в них, между тем отсюда не видно было шоссе, значит, не видно и немцев. Но если не видели немцев они, значит, не видели и их немцы, - в кого же те стреляли?

Был момент смертельной опасности, когда нельзя было двинуться с места, чтобы себя не обнаружить, и все замерло в обоих, но Митю озарила вдруг догадка, что немцы стреляли в ту самую дрофу, которая пролетела, и, когда он высказал эту догадку, пробудилось в обоих мальчишеское любопытство удачливых охотников к охотникам неумелым. Вот тогда-то, взвалив дрофу на плечи, Митя первым двинулся на шоссе, а Васюк, не спросив даже его, зачем это, пошел за ним.

III

Сама очевидность была против торжествующего восклицания толстого немецкого майора: и лейтенант и шофер видели, что дичь не была убита, что она скрылась где-то далеко, откуда ни в каком случае не могла быть принесена так мгновенно; но чересчур сильно хотелось майору, чтобы было именно так, до того сильно, что он забыл и о времени и о пространстве.

- Ага, мальчишка, давай мой гусь!

Он смотрел весело на Митю, протягивая к нему руку в коричневой перчатке.

- Это не гусь, это - дрофа! - невольно улыбнувшись такому незнанию немцем обыкновенных вещей, заметил Васюк, но Митя с большой готовностью скинул с плеча дрофу и протянул майору, сказав в тон ему весело:

- Мы же это видели, как вы стреляли!.. Вот куда попали, глядите, - в голову.

И хотя майор стрелял вслед дрофе, и, при самой счастливой случайности, в голову ей попасть никак не мог, он тем не менее оживленно показывал лейтенанту разбитую тяжелой дубиной голову дрофы и раза три повторил с чувством:

- Вот это - выстрел!

- Однако эта птица - не гусь, она больше гуся, - сказал лейтенант.

- Не гусь?.. Да, вы правы, - она гораздо больше гуся... Колоссальная птица! Мне не приходилось никогда охотиться за подобными птицами, раздумывал вслух майор, взяв дрофу за шею и попробовав на вытянутой руке ее вес. - В ней не меньше, как двенадцать кило!.. Мальчишка, - обратился он к Мите, - это есть не гусь, а?

- Хотя называют так - дрофа, но все равно, - весело ответил Митя, считается даже куда лучше всякого гуся!.. Что перепел, что дрофа - одного вкуса мясо.

- Ага! Вкусный мясо!.. Дро-фа! - торжествующе подхватил майор и, еще раз попробовав тяжесть дичи и полюбовавшись ею, начал укладывать ее в машину.

Он занес уже ногу, чтобы сесть на свое место, но счел нужным спросить все-таки:

- Мальчишка! Откуда идет, а?

- Оттуда вон, - беспечно ответил Васюк, показав рукой вниз, где работал и уже расходился народ.

- Дорогу прочищали там, - еще беспечнее и светло улыбаясь при этом, подтвердил Митя.

- А-а... Куда идет? - снова спросил майор.

Митя только успел назвать деревню, как Васюк вскрикнул:

- Еще две дрофы!

Усталые до изнеможения, две дрофы тянули снизу в лес и шарахнулись, заметив людей на шоссе, однако не быстро, в том направлении, откуда только что пришли юные партизаны.

- О-о, я не могу, нет!.. Я имею сердце охотника! - рьяно закричал майор, выхватывая револьвер.

Лейтенант тоже выскочил из машины и вытащил револьвер, хотя не говорил о своем охотничьем сердце, но выстрелить не удалось все же ни тому, ни другому: дрофы как-то мгновенно пропали из глаз, - ведь местность была очень изрезанная, гористая.

- Сели, - вдохновенно сказал Митя и даже присел для наглядности, глядя на лейтенанта.

- Ага! Да, да! Они сели! - подхватил майор и первым двинулся от машины туда, за шоссе, в направлении полета дроф.

За ним пошел и лейтенант, а за ними обоими Митя и Васюк, как идут за охотниками загонщики дичи. Только шофер, человек уже по пятому десятку, дисциплинированный и потому молчаливый, остался сидеть в машине и дожидаться возвращения господ офицеров с новыми двумя необыкновенно огромными птицами, каких никогда раньше не приходилось и ему видеть.

Между тем темнело быстро, но ехать уже оставалось недалеко - километров десять - до ближайшего города, на берегу моря, и дорога была расчищена.

Чтобы русские мальчишки не спугнули дичи, майор пошел было вперед сам вместе с лейтенантом, но скоро устал проваливаться чуть не на каждом шагу в снег по колено и послал вперед мальчишек.

Васюк и Митя вполне добросовестно вглядывались сквозь кусты в заволоченные сумерками полянки и привычно шли довольно быстро, прокладывая следы для немцев: однако дроф не было видно.

- Ну-ну, мальчишка, а? Где твой Дроф? - время от времени спрашивал пыхтящий от усталости майор, а лейтенант ничего не спрашивал, но посматривал иногда на Митю, как старшего из двух ребят, подозрительно.

Это заметил Митя. Он видел и то, что отошли они уже довольно далеко от шоссе и что стемнело достаточно для того, чтобы им шаркнуть в сторону той самой тропинки, по которой они шли сюда утром, обогнув сожженную сторожку лесника.