В Евангелии от Иоанна мы, правда, получаем иное впечатление о том как Христос открылся ученикам, нежели то, что дается Синоптиками. У них тот факт, что Иисус - Мессия, впервые осознается Его последователями в конце галилейского служения, в Кесарии Филипповой, и Иисус строго приказывает им держать это при себе. Более того, только начиная с этого времени принимается Он говорить о Своих предстоящих страстях (Map. 8:27 и далее). У Иоанна Его мессианское достоинство распознается учениками и признается Им Самим весьма рано в повествовании, когда Он почти в самом начале Своего служения говорит (несколько завуалированным языком) о необходимости Своей смерти. Иоанн, конечно, так много лет размышлял над значением слов и дел Иисуса, что научился воспринимать даже самые ранние стадии Его служения в свете его завершения. Более того, в то время как Христос мог отрицать Свое мессианство в расскаленной ожиданием небывалых перемен атмосфере Галилеи, в Иерусалиме были целые слои населения, с которыми Он мог говорить о Своей миссии гораздо более откровенно, хотя и там всего за три или четыре месяца до Его смерти люди упрекали Христа за нежелание сказать им прямо, Мессия Он, или нет (Иоан. 10:24).

Пережив всех, кто был наиболее близок к Иисусу во время Его служения, Иоанн долго и глубоко размышлял над значением всего, что тогда видел и слышал. Многое, некогда бывшее темным, прояснилось для него с течением времени.

На месте искр явились звезды в небесах, (Их имена я возвестил в стихах). [P. Браунинг, "Смерть в пустыне".]

В старости он понял ясней, чем когда-либо, что, хотя времена, когда раздалась проповедь Христа, безвозвратно миновали, само Его служение - и более, все годы, проведенные Им на земле - были исполнены вечного значения. Вся Божья истина, когда-либо сообщенная человеку, воплотилась и получила совершенное выражение в жизни Христа. Но в таком случае жизнь и деяния Иисуса не могли ограничиваться местным, национальным и временным контекстом. И потому в конце первого столетия Иоанн приступил к изложению евангельской истории в такой форме, чтобы ее пребывающая истина могла стать доступной людям, совершенно незнакомым с первоначальным обрамлением спасительных событий. Он, однако, не поддался искушению переформулировать эту истину соответственно модным течениям тогдашнего Эллинистического мира, лишив ее тем самым уникального значения. Евангелие вечно истинно, но является в то же время повествованием о событиях, лишь однажды произошедших в истории. Иоанн не вырывает эти события из их палестинского контекста с тем, чтобы выявить их уникальный характер, и со всем тщанием сохраняет изначальную апостольскую проповедь. [Что прекрасно показал проф. К. Додц в "Истолковании четвертого Евангелия", 1953 г.]

Преуспел ли он в достижении своей цели? Какие бы трудности ни смущали иных ученых, большинство читателей Евангелий во все века не обнаруживали никакого фундаментального несоответствия между словами и делами Христа, явленными в четвертом Евангелии, и тем, что он говорит и делает согласно Синоптикам. Притом многие свидетельствуют, что Иоанн привел их к более глубокому проникновению в существо учения Христа, чем у других евангелистов.Члены Христианской промышленной лиги, проповедующей Евангелие среди живущих в районе Скидроу, в сердце деловой части Чикаго, сообщают, что в своей работе с этими трудными, жесткими людьми они обнаружили, что Иоанново Евангелие оказывается лучшим средством их убеждения. Его прямые, недвусмысленные слова о грехе и спасении каким-то образом находят дорогу и убеждают самых пропащих, в то время как его прямой призыв находит у них ответ, когда не помогает ничто другое. [A.M. Chirgwin, "The Bible in World Evangelism", 1954, стр. 113.] Что любопытным образом перекликается со свидетельством из совершенно отличного источника. Вот, что говорит архиепископ Уильям Темпл, теолог, философ и государственный деятель:

"Синоптики могут дать нам нечто, более всего подобное совершенной фотографии. Св. Иоанн предоставляет в наше распоряжение совершенный портрет... то, что раскрыло четвертое Евангелие, была сама душа Христа... ученики не были поначалу способны в нее проникнуть, частью вследствие ее новизны, частью же вследствие ассоциаций, связанных с традиционной терминологией, посредством которой был вынужден выражаться Господь. Пусть Синоптики повторяют для нас со всей точностью, на какую они способны, слова, которые Он говорил, но пусть Св. Иоанн настроит наш слух, чтобы мы могли их услышать". ["Readings in St. John's Gospel", 1940, стр. XVI, XXXII.]

Очевидно, что Иоанн достиг своей цели, и не только по отношению к своим еврейским и языческим читателям Эллинистического мира конца первого века, но и по отношению ко всем последовавшим поколениям до нашего дня. Он знакомит нас с Иисусом как совершенным выразителем Божьей истины, как воплощением любви, как олицетворением той жизни, которая всегда была надеждой человека, и многие ощущают его рассказ как самоудостоверяющее свидетельство, характеризующее вечную истину, и не могут не повторить вслед за теми людьми, которые первые представили слова евангелиста вниманию публики: "знаем, что истинно свидетельство его".

Рассмотрение Евангелий осталось бы существенно неполным, если бы мы не коснулись рассказов о чудесах, в них встречающихся. Всякий, кто пытается ответить на вопрос, вынесенный в название этой книги, должен сознавать, что для многих читателей главным препятствием на пути к признанию достоверности документов Нового Завета являются именно рассказы о чудесах.

До некоторой степени проблема достоверности этих рассказов может быть сведена к вопросу о солидности их авторов. Если последние оказываются надежными свидетелями во всех иных отношениях, рассказы о чудесах по меньшей мере заслуживают внимательного рассмотрения историком. Мировая литература изобилует всяческого рода чудесами, но Евангелия не требуют от нас верить, что Христос, например, заставил однажды солнце двигаться с запада на восток, ило во что-нибудь подобное. Не приписывают они Ему и устрашающие подвиги, находимые в апокрифах второго столетия. В общем, эти чудеса "характерны" - именно их следует ожидать от той Личности, какой представляют Христа Евангелия. Как мы видели, несверхъестественного Христа не удается обнаружить даже в самом раннем слое Евангелий, и не приходится удивляться, что Ему приписывают сверхъестественные деяния. Если мы с порога отвергаем сверхъестественную природу Христа, нам приходится отрицать и Его чудеса. Но, если мы принимаем Его евангельский образ, чудеса перестают быть непреодолимым препятствием.

Несомненно, историк должен быть максимально строгим в рассмотрении материала, когда речь идет о чудесах. Но, если свидетельства действительно весомы, он не станет отвергать их априори. Так в книге, рассматривающей жизнь Иисуса с чисто исторической точки зрения, профессор А. Т. Ольмстед, ведущий авторитет по истории Древнего Востока, говорит в связи с сообщением о воскрешении Лазаря в 11 главе Иоанна, которое он принимает как свидетельство очевидца: "Как и в случае многих других сообщений, находимых в наших лучших источниках, историку остается только повторить это свидетельство, не пытаясь найти ему психологическое или иное объяснение". ["Jesus in the Light of History", стр. 206.] Это может не удовлетворить врача-психолога. Надо сказать, что это не удовлетворяет и теолога. Но это свидетельствует просто, что исторический метод ограничен, так же как и научный метод в целом, когда он сталкивается с феноменом, уникальным по своей природе.

Далее, рассказы о чудесах в Евангелиях можно изучать средствами формального критицизма, их можно сравнить с историями о подобных чудесах, находимых в литературе и фольклоре, и сделать ряд интересных выводов. Но такой подход не приводит к твердым заключениям об историческом характере этих чудес, как не объясняет он их значение в контексте жизни и деятельности Христа.