Вдобавок ко всему этому нынешние работники Маккензи стояли на пороге открытого мятежа. Многие из них пришли на ранчо «Лейзи Би» совсем недавно, заменив надежных парней, которых Кроссби заставил уйти с помощью угроз и шантажа. Новички же были бродягами и вольными охотниками. Маккензи наняла их, потому что они умели драться: сейчас на ранчо больше ценилось умение постоять за себя, чем способность управляться со скотом. Люди вроде Джорджа Келлера, Сэма Кроуфорда, Спита Маккалоха, Скиллета Махоуни, Гида Смолла и Булла Фергюсона были той единственной силой, которая могла противостоять таким выпадам Натана Кроссби, как, например, набеги его скота на ее кукурузные поля. Только благодаря этим людям Натан все еще наступал на пятки вместо того, чтобы взять за горло.

Маккензи знала, что сидит на пороховой бочке со спичкой в руках. Она не желала войны; больше всего ей хотелось спокойно выращивать свой скот и лошадей, заниматься садом и воспитывать дочурку. И пока Кроссби не перешел в открытое наступление, и Маккензи удавалось сдерживать своих людей, нужно было сделать все возможное, чтобы эта долина, так нуждавшаяся в воде, не оросилась людской кровью.

Приближаясь к дому, Маккензи услышала взрыв хохота. Честно говоря, ей было не до гостей, но по четвергам у них в семье всегда ужинал доктор Эймос Гилберт – врач и уважаемый неженатый джентльмен из городка Тумстоун. К тому же, если бы сегодня даже был другой день недели, он все равно бы приехал, чтобы вместе с Батлерами отпраздновать день рождения Фрэнки. Эймос был больше, чем просто другом: он не только давал советы и оказывал моральную поддержку, но в случае нужды мог помочь и деньгами. Уже не раз с тех пор, как умер Фрэнк Батлер, Маккензи приходилось пользоваться его щедростью, чтобы привести в порядок дела на ранчо.

Почистив лошадь и отведя ее в стойло, Маккензи усталой походкой направилась в столовую.

– Вот и Маккензи! – Эймос сидел за столом перед тарелкой с великолепным ростбифом, приготовленным Лу, который дополняли первый горошек с грядок, тушеный картофель и только что испеченный хлеб. – Я рад сообщить Вам, что дела у парней идут на поправку.

Трое работников ранчо приняли участие в шумной ссоре в салуне в субботу вечером, и им не повезло.

– Скиллет и Гид через пару дней снова смогут сидеть в седле, а Джеффу Моргану придется лежать со сломанной ногой не меньше шести недель, – доктор на секунду задумался, – хотя похоже, что он разумнее остальных.

Голос подала Фрэнки:

– А как это дядя Джефф ухитрился сломать ногу?

– Просто он вел себя, как дурак, и ввязался в пьяную драку, – резко ответила Маккензи.

Фрэнки задумчиво склонила головку набок.

– А он победил?

– В таких драках, дочь, не бывает победителей. Если бы мужчины работали с такой же энергией, с какой они ссорятся, эта земля не трескалась бы от засухи.

Эймос обратил внимание, что молодая женщина чем-то раздосадована.

– Что случилось, Маккензи?

– То же, что и всегда, – сказала она, вяло ковыряя вилкой в тарелке. – Эти люди способны только сражаться, размышлять они не привыкли. Они задержались на ранчо только потому, что им не с кем было воевать, и потому, что здесь они получают достаточное количество денег для того, чтобы ездить каждую субботу в Тумстоун и напиваться там.

Лу печально кивнула.

– Я знаю, Тони такой же пропащий, как и все остальные.

Маккензи не стала напоминать Лу о том, что Тони даже хуже других. Он был единственным ребенком Андалусии от раннего брака. Тони покинул дом почти сразу после того, как Лу вышла замуж за Фрэнка Батлера. Несколько лет его носило неизвестно где, но два года назад Тони вернулся и попросил у Лу денег. Она приняла его, но условилась с Маккензи, что ее сын будет сам зарабатывать свой хлеб. Маккензи знала, что Тони считал, что именно ему следовало распоряжаться на ранчо: его мать вышла замуж за Фрэнка Батлера, поэтому, по мнению Тони, он должен быть здесь таким же хозяином, как и Маккензи. Обиду он демонстрировал постоянно.

– Тони еще просто не дорос, – Маккензи не хотелось расстраивать Лу, которая и без того давно уже разочаровалась в единственном сыне. – Меня беспокоят другие.

– Это опасные люди, Маккензи, – мрачно произнес Эймос.

– Думаешь, я об этом не знаю? Я бы очень хотела расстаться с ними, да не могу. Закон не поможет выгнать Натана с моей земли.

Эймос согласно кивнул.

– Несколько лет назад я не был уверен, сможем ли мы когда-нибудь избавиться от Клэнтонов, Маклоурисов и Эрпсов. Тумстоун и все наше графство могли бы стать чем-нибудь и получше, чем приютом для картежников, карманников, конокрадов и убийц. Но тех парней давно уже нет, а с нами остались такие, как Кроссби и слабый в коленках Израэль Поттс.

– Израэль не так уж плох, – вставила Маккензи.

– Он боится Кроссби, – сказал доктор. Маккензи горько улыбнулась.

– Временами и я его побаиваюсь.

Как только Фрэнки покончила с тортом, ее отправили спать, не обращая внимания на протесты и утверждения о том, что в день рождения девочка может оставаться с гостями столько, сколько захочет.

Пока Кармелита убирала со стола, Маккензи с удивлением заметила, что Лу и Эймос тайком обмениваются многозначительными взглядами. Благополучие Маккензи в последние годы было связано с ними обоими, и она очень тепло относилась и к мачехе, и к доктору, но Лу давно должна была понять, что Маккензи уже не та наивная девочка, которая приехала в Аризону за счастьем и сказками, а нашла трудную и опасную работу. Теперь она знала, что чудес на свете не бывает, а гоняться за радугой – глупое и бессмысленное занятие.

– Ты выглядишь усталой, – начал разговор Эймос. Он набил трубку и позволил Лу поднести спичку к ароматному табаку.

– Это заключение врача? – спросила Маккензи с кривой усмешкой.

– Нет, это мнение друга.

Не очень сложно было понять, почему врачебная деятельность Эймоса имела большой успех: его убедительный тон, безупречные манеры, величественная седая шевелюра и аристократические черты лица производили на людей впечатление, будто с ними говорят от имени самого Бога.

– Сегодня был тяжелый день, – сказала Маккензи, – завтра все будет в порядке.

– Маккензи, – начал Эймос со вздохом, – я понимаю, почему ты так привязана к этому ранчо. Твой отец любил эту землю, и ты влюблена в нее. Но теперь тебе слишком трудно. Давай, девочка, не будем говорить об избирательных правах женщин и тому подобном. Ранчо в Аризоне – не совсем подходящее место для того, чтобы женщина испытывала свой характер.

От удивления у Маккензи вытянулось лицо и расширились глаза.

– Я не стремлюсь испытать свой характер, Эймос.

– Тогда почему бы тебе не продать все это? Ты выручила бы хорошие деньги.

– Я не могу продать «Лейзи Би». Это ранчо было голубой мечтой моего отца. После того, как мама вернулась в Бостон и умерла там, чем только отец ни занимался, чтобы отвлечься от мрачных мыслей: работал на руднике, пытался торговать, даже перевозил грузы на корабле. Но лишь на этом ранчо он обрел покой и снова стал самим собой, – она грустно улыбнулась. – Я хорошо помню то письмо, которое он послал мне в Бостон, когда я еще жила там с тетей Пруденс. Он описывал эту землю так, будто это был рай земной. Отец мечтал о том, чтобы это место стало чем-то особенным, каким-то сказочным уголком, принадлежащим семье Батлеров. Он так любил это ранчо! Здесь его и похоронили… Если я продам эту землю, я предам моего отца. Кроме того, «Лейзи Би» принадлежит не только мне, но и Лу, и когда-нибудь будет принадлежать Фрэнки.

– Разве тебе не приходило в голову, что для Фрэнки было бы гораздо лучше жить где-нибудь в более цивилизованном месте?

– Где не всем известно, что у нее нет отца?

– Я не это хотел сказать, – спокойно возразил Эймос, – но, может быть, в этом тоже есть смысл.

– Извини, Эймос, я не собираюсь ссориться с тобой. Наверное, я в самом деле слишком устала.

Маккензи не могла обижаться на слова доктора. Он был одним из немногих жителей долины Сан-Педро, кто ни единым словом или взглядом не показал, что осуждает ее за рождение внебрачного ребенка. Он встал на защиту Маккензи, когда почтенные граждане Тумстоуна просили, чтобы священник епископальной церкви св. Павла изгнал ее из храма. Эймосу Гилберту – одному из самых уважаемых жителей Тумстоуна – пришлось немало потрудиться, чтобы местные торговцы и банкиры относились с уважением к Маккензи Батлер.