Питер сменил тему разговора, дабы избежать расспросов о выдуманной им службе на Фолклендах. На самом деле, в это время он вел микроскопическую войну в Гибралтаре, вылавливая там террористов из ИРА.

– В боевых действиях довелось поучаствовать, Джейк?

– Да. – Гамильтон вымученно улыбнулся. – Честно говоря, и овец я тоже видел, сэр, и знаете, а ведь я впервые там выстрелил из винтовки.

– Девственник! – прогрохотал Бланделл.

– Там многие из нас потеряли девственность, Джейк, – утешил беднягу Питер.

Селли вздернула брови. Питер посмотрел на нее. Голос у нее оказался мягкий, гортанный, а совсем не металлический, как ожидал Питер.

– Потеряли девственность? Так вот почему эти овцы имеют такое большое значение? – Последние слова она выговорила, словно торговка со снодсберийской ярмарки из книги Вудхауса : «Такое ба-альшое зна-ачение».

Наступила неловкая пауза. Наконец Смит подал голос:

– Там погибло много храбрых парней, профессор Корвин. Они защищали свою страну.

– Не стоит извиняться, майор Смит, – махнула рукой Селли. – У нас, англичан, давняя традиция. Мы обожаем вешать похитителей овец, чего бы нам это ни стоило. – Она улыбнулась. – Но ведь не разбив яиц, омлет не приготовишь, верно?

Она так старательно выговаривала слова, что Питер подумал, уж не пародирует ли она Бланделла?

Смит мысленно выругался. Вроде бы Селли не сказала ничего особенного, но все сказано было таким тоном, что в голове у Питера сработала сигнализация. «Похитители овец».

– Знаете, у меня такое предложение, – встрял Марк Бланделл. – Пока мы окончательно не переругались, давайте-ка прогуляемся да пропустим по пинте пивка. Хватит микросхемы палить, а, Хэл?

Уиллкс от такой фамильярности вздрогнул и напрягся, но Бланделл этого не заметил. Когда компания начала собираться на выход, Гамильтон оказался рядом с Питером и прошептал ему на ухо, но так, что все равно все услышали:

– Когда увидите вывеску пивной, то решите, что мы нарочно завели этот разговор. Но Богом клянусь, кабачок так назван в честь графа, который когда-то жил в этом особняке.

Все поеживались, шагая по узкой аллее. Снег на земле еще не задерживался, таял, но холод тянулся к Смиту, словно пальцы баньши. Около паба компания остановилась.

Питер взглянул на вывеску и усмехнулся. Там было написано «Броня Фолкленда». Бланделл расхохотался во все горло, вошел в паб и тут же громко потребовал шерри.

Корс Кант Эвин скользнул в открытые ворота и побежал вокруг прочно сработанного трехэтажного дворца Артуса, Dux Bellorum Пендрагона, командующего легионами и создателя «Pax Britannicus» .

Ворота Юпитера всегда стояли открытыми, их закрывали только на время осады, но, пройдя через эти ворота, юный бард с неизбежностью должен был миновать похожие на грибы окна покоев Мирддина. «Господь и Пресвятая Дева, молю вас, пусть он еще спит, этот старый козел, хоть бы утомился, ведь должен был устать после битвы», – помолился Корс Кант. Скорее всего так оно и было. Битва при горе Бадона была долгой и тяжкой, и для того, чтобы одолеть отряды сакских ведьм, потребовалось немало магических усилий.

Корс Кант прижался спиной к мозаичной стене между чисто декоративными мраморными колоннами. Из окна Мирддина не доносилось ни звука – стало быть, старый друид не заметил запоздалого возвращения барда.

Корс Кант проскользнул в бани, дал знак рабу принести пропитанную маслом пемзу. Тот быстро стер с кожи барда большую часть грязи. Корс Кант ополоснул лицо и руки в тазу с холодной водой и счел, что прилично вымыт.

Он отряхнулся, на ходу напялил чистую рубаху, промчался по внутреннему двору, отвернувшись от фонтана Дианы, где богиня красовалась, окруженная обнаженными нимфами, одна из которых была потрясающе похожа на.., на нее, ослепительную возлюбленную барда.

Корс Кант вбежал в двери пиршественного зала, или триклиния, как называл его Артус, и замер. Сенаторы, принцы и принцессы, рыцари, полководцы, их супруги и сам великий Артус – все молча стояли около скамей и смотрели на Корса Канта так, словно у него вот-вот должна была вырасти вторая голова.

Покраснев, бард пробрался между столами к своей скамье, стараясь не встречаться глазами с Артусом. Тот подождал, пока юноша займет свое место, и любезно поинтересовался:

– Теперь мы можем начать, бард?

Корс Кант отрывисто кивнул, и щеки его стали такого же цвета, как волосы Той-Которая-Не-Обращала-На-Него-Внимания.

Артус опустился на скамью. Сенаторы, рыцари и полководцы разошлись по своим местам, согласно титулам, и их тени заплясали по стенам квадратного пиршественного зала, словно призраки войска гоблинов на фоне ярких мозаик и изысканных гобеленов. К их теням примешались три сотни теней рабов – саксов, ирландцев, нубийцев и греков, каждый из которых нес к столу особое, экзотическое блюдо, призванное усладить благородных господ, прибывших в Каэр Камланн.

Ни одна из стен в Каэр Камланне не пустовала. Только в храме, «ларариуме», стены были голые. Там солдаты и сенаторы поклонялись кто Митре , кто Рианнон, кто Аполлону, а кто – Иисусу, Помазаннику Божию. У Корса Канта голова кружилась от обилия цветов – краски для создания многих из них привозили с Востока. В который раз он пожалел о том, что не ужинает на кухне или в собственной комнатушке при покоях Мирддина.

В голове у Корса Канта возникла дичайшая мелодия. Она промчалась и умолкла так быстро, что он не успел уловить отдельных нот. Он знал, что не уснет ночью и будет всеми силами стараться воссоздать мелодию на струнах арфы. «Ах, если бы канонические песнопения так же легко приходили в голову!» – с тоской подумал Корс Кант.

А еще через мгновение в зале воцарился обычный шум – болтовня, подтрунивание, грубоватые шутки…

Корс Кант настроил арфу и покопался в памяти в поисках приличествующей пиру песни. Отсутствие Мирддина облегчало задачу барда. Артус не станет возражать, если Корс Кант споет что-нибудь из старых, его любимых песен, а вот старикашка друид запустил бы в юношу ругательство (а может, и ручной топорик). Взгляд Корса Канта упал на выцветший гобелен, изображавший Орфея и Эвридику, но на память пришла древнегреческая легенда о Пересе, любимый миф принцессы Гвинифры.

Бард завел песнь громко, и облек ее в чудесную мелодию, которую слышал на последнем собрании бардов. Постыдное воровство, конечно, но юноша рассчитывал на то, что Артусу эта мелодия неизвестна.

Артус, Dux Bellorum, был одет в белую римскую тогу. Он терпеть не мог штаны, которые носили британские короли и вельможи. «Неужели следующей зимой вообще босым ходить будет? – подумал Корс Кант. – Стареет… А вот простудится, да умрет, кругом станет полным-полно саксов, от Альбании до Эйра, от Кимру до Лоегрии .

И все же Корс Кант понимал, почему Артус не начинал пир без него, почему ждал выступление барда, как некое благословение. Артус чтил древние традиции Британии. При строительстве римских акведуков взывали к местным речным богиням, при закладке дорог старательно огибали заселенные феями ложбины, а на пирах у Dux Bellorum никто не имел права сесть и прикоснуться к пище, пока пир не благословляли друид или бард. А поскольку Мирдцин спал, истощив себя за время битвы при горе Бадона, честь открыть пир выпала Корсу Канту.

«Одежды римские, а сердце британца», – подумал Корс Кант. Ведя песню и подыгрывая себе на арфе, он оглядывал зал, в который раз гадая, сколь причудливо сплетались нити между гостями, создавая паутину, похожую на ткань батистовой рубахи… Принц Ланселот сердито смотрел на королеву Моргаузу, сводную сестру Артуса и бывшую наложницу, как утверждали некоторые. Она отвечала Ланселоту взглядами из-под ленивых век ящерицы, и все ее тело дышало похотью, хоть и одета была Моргауза в простую, нерасшитую серую восточную тунику. Казалось, спартанская скромность одежды только подчеркивает чары королевы.

«Говорят, ей на самом деле сто тридцать девять лет», – вспомнил бард и поежился при мысли о том, как молодо выглядит королева. Во дворце Артуса королева жила на положении важной заложницы из-за проступков ее супруга, короля Морга . К ней была приставлена ее собственная почетная гвардия сарматских амазонок. В отличие от легендарных амазонок, у этих обе груди были на месте. Из уважения к гостям грудь свою амазонки на пирах прикрывали. Корс Кант поскорее отвел глаза от амазонок и во время проигрыша стал наблюдать за Ланселотом. фаворит двора короля Артуса был одет в богатую, вышитую холщовую рубаху, один рукав у которой был выкрашен в синий цвет, а другой – в черный. Рубаху подпоясывал широкий черный ремень, за которым обычно красовался топорик. Перед Ланселотом на столе лежал небольшой скипетр, увенчанный орлиной головой, что означало, что хозяин этого знака командует двумя из легионов Dux Bellorum. Некогда Ланселот два года командовал преторианской гвардией и не позволял никому при дворе забывать об этом.