ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Когда в иностранном порту из-за недостатка матросов в команду брали моряка без вида на жительство и без визы на выезд из страны, то его обычно прятали от глаз таможенников и пограничной стражи где-нибудь в укромном месте на корабле. Прием испытанный и, пожалуй, такой же древний, как история мореплавания. Капитан словно бы играл с таможенниками в кошки-мышки. Он, конечно, знал, что если у него на борту обнаружится человек без роду, без племени, таможенники прикажут высадить его. Прятал человека отнюдь не капитан, а его подчиненные. Так что если уж пограничный надзор нашел бы его, капитан мог бы отговориться: "Знать ничего не знаю, ведать не ведаю", - хотя и все знал и ведал по своей должности. Таможенные чиновники предполагали, что на корабле мог находиться человек, не являющийся членом экипажа, и старались заглянуть во все потайные места, чтобы его найти. Но это им удавалось редко: почти невозможно обшарить во всех трюмных отсеках каждую лазейку, каждый закуток за грудами ящиков, тюков или бочек. Время для досмотра ограничено, и таможенники, ознакомясь с рейсовыми документами и грузом и не найдя ни посторонних пассажиров, ни контрабанды, покидали корабль, выпив на прощанье с капитаном по рюмке рому или виски. Если, конечно, подозрительного человека не разыскивала полиция. Когда его искали, осмотр велся более тщательно, и в нем участвовали полицейские агенты. Егор был запретным пассажиром на борту "Пассата", и его, следуя традиции, тоже спрятали подальше от глаз надзора. Боцман - им оказался высокий моряк, который взял его на берегу в вельбот, - упрятал парня в трюм. Там имелся очень узкий лаз, такой узкий, что в него протиснуться можно было с трудом. Лаз вел за тюки в небольшое укромное местечко, где, согнувшись в три погибели, и можно было пересидеть таможенный досмотр. Егора, предварительно обыскав - нет ли спичек или огнива, - затолкали в этот лаз и загородили его бочонком. Он оказался в кромешной тьме. "Вот и началось мое плавание", - подумал Егор и пригнул голову к коленям, сидя в неудобном положении в сыром и душном трюме. Так просидел он около часа, а может, и больше. Наконец бочку, закрывавшую проход, откатили в сторону, в глаза ему плеснул свет керосинового фонаря, и боцман позвал: - Эй, рашен! Сюда! "Рашен" вылез из своего убежища и следом за боцманом поднялся по трапу на палубу. Боцман - его звали Дик Пэйли - покровительственно похлопал его по плечу: - Идем кэптэн. Вместо плаща и шляпы на боцмане были надеты форменная шкиперская куртка и берет с помпоном. На груди висела на цепочке боцманская дудка, ноги обуты в крепкие ботинки на толстой подошве. Дик Пэйли был чисто выбрит, оживлен и вполне удовлетворен тем, что "Пассат" благополучно миновал таможенный пост. Корабль уже прошел Двинское устье и выходил в горло Белого моря. Дул несильный, довольно теплый ветер. Паруса были натянуты ровно и хорошо, и от них на палубе казалось светло. Волны плескались в борта барка, и он слегка переваливался с боку на бок. Егор следом за боцманом шагнул в раскрытую дверь капитанской каюты, споткнувшись с непривычки о высокий комингс. Капитан только что сделал запись в судовом журнале: "16 июля 18... в 07 час. по Гринвичу вышли из порта Архангельск. Курс Лондон. Ход 9 узлов. Ветер - зюйд-вест, 4 балла. Груз - смола в бочках 150 т, лен в тюках - 20 т..." Капитан был пожилой, сухощавый, бритый. Волосы с проседью, брови черны, глаза блестели молодым блеском. Морщинистое лицо освежал кружевной воротник рубашки чистейшего голландского полотна. На плечи был накинут сюртук зеленоватого тонкошерстного манчестерского сукна. На этом судне капитан Боб Стронг проплавал больше двенадцати лет. Раньше "Пассат" принадлежал адмиралтейству и нес пограничную дозорную службу в проливе Ла-Манш. Но потом его списали с военной службы, разоружив, и продали по дешевке торговой фирме "Стивенсон энд Компани". Капитан, тоже завершив пограничную службу, стал цивильным судоводителем и плавал теперь уже от компании на своем барке, к которому привык, и собирался плавать на нем до того дня, когда корабль пойдет на слом... Барк был порядком трепан штормами и ходить по морям ему оставалось недолго. Почти каждый год судно ремонтировали в доках. В мореплавании наступала эра паровых судов. Уже по всем направлениям начинали бороздить океаны парусно-моторные и паровые корабли. Эпоха парусников кончалась. Капитан вынул изо рта сигару и, откинувшись на спинку кресла, быстро и цепко оглядел русского парня с головы до ног. - Почему ты пошел в команду к нам, а не на русский корабль? - спросил он. - На русский не взяли: команда набрана полностью, - слукавил Егор. Не рассказывать же англичанину об истории с дедом! - Ты пошел в море искать приключений? - Капитан снисходительно улыбнулся и опять пыхнул сигарой. Дым попал ему в глаза, и он прищурился. - Я хочу стать настоящим моряком, - твердо сказал Егор. - Такой ответ мне нравится. - Капитан довольно хорошо говорил по-русски. Он много раз бывал в Архангельске. - Ты еще не плавал? Егор отрицательно покачал головой. - Я работал в парусной мастерской. - Ол райт! Если будет нужно, примешься чинить паруса. А пока служи палубным матросом. На реи тебе еще рано, нет опыта. А впрочем, как придется... Я беру тебя только до Лондона. Боцману капитан сказал по-английски: - Отведи русскому койку в кубрике, пусть его кок накормит. И дай ему швабру в руки. - Есть, сэр! - ответил боцман.

2

"Пассат" был стар, как отплававший свое моряк, что собирается, уйдя на покой, сидеть вечерами у камелька с трубкой в руке и рассказывать домочадцам разные истории из своей жизни. Однако на судне во всем чувствовался морской порядок, все находилось на месте; аккуратно прибрано, подогнано, закреплено. И хотя на высокой волне барк сильно мотало, и он, переваливаясь с боку на бок, поскрипывал всем корпусом, сработан он был на совесть и еще довольно уверенно справлялся с превратностями своей морской судьбы. Боцман Дик Пэйли, который спозаранку свирепствовал на палубе, подавая сигналы то своей дудкой, то резким голосом, приказал Егору следить за чистотой и порядком да, кроме того, помогать коку на камбузе. С утра паренек брался за швабру и ведро и не расставался с ними весь день. Он черпал ведром забортную воду, обливал ею палубный настил и драил его до блеска, пока боцман, пройдя мимо, не кивал и не говорил свое "вэри вэлл". Потом Егор бежал на камбуз, приносил из топливного бункера кардифский уголь для плиты, выливал помои, помогал подавать обед. Такая "черная" работа, конечно, была Егору не по душе, ему бы хотелось на мачты, однако возражать против нее не приходилось, и он жил по пословице: "Назвался груздем - полезай в кузов". Нельзя сказать, чтобы английские матросы плохо относились к Егору. Никто не обижал его ни словом, ни зуботычиной, как водилось в те времена на флотах. Повода к тому Егор не давал, был прилежен и аккуратен. Моряки, кажется, приняли его в свою семью, он ел за общим столом солонину и галеты, пил жидкий кофе, спал в помещении для команды в подвесной койке, видя тревожные сны, навеянные тоской по дому. Но так как он в море пошел впервые и многого из моряцкой науки не знал, да к тому же не понимал по-аглийски, - он чувствовал себя здесь не очень уверенно. В команде было около двух десятков матросов. Большинство их работали с парусами. Это были опытные морские скитальцы, нанявшиеся по договору в "Стивенсон энд Компани" в разное время: одни плавали на "Пассате" несколько лет, другие ступили на его борт только впервые во время стоянки в Лондоне. Егору хотелось познакомиться с ними поближе. Рядом с койкой Егора была койка Энди, моряка, который на Смольном буяне помял Егору бока, испытывая его силу. Сначала Егор побаивался Энди, но вскоре убедился, что этот англичанин - хороший малый и опасаться его не стоит. Там на пристани он только пошутил. Энди был выше среднего роста, светлоглаз и блондинист, как истый шотландец, весел, любил юмор и отличался добродушием. У Егора не имелось теплой одежды - из дома он убежал налегке, рассчитывая, что в море его оденут как положено. Однако на английском барке специальная одежда матросу, случайно нанятому в чужом порту, видимо, не полагалась, и он зяб на палубе на ветру в домашней, из тонкой ткани, чуйке, в которой впору было ходить только на свидания с Катей... Вернувшись в кубрик, Егор отогревался на койке под одеялом. Энди, наблюдавший за русским парнем, понял, что ему приходится туговато в своей одежке. Он достал из сундучка изрядно поношенную, но теплую, с толстой байковой подбивкой брезентовую куртку с капюшоном и дал ее "рашену": - Носи. Егор, взяв куртку с радостью, поблагодарил Энди. Одежка пришлась ему впору, разве только длинноваты были рукава. - Как же я рассчитаюсь с тобой? - спросил Егор. - У меня ведь ни гроша... - Гроша?.. Грош-ша... Что это есть? - спросил Энди, не поняв. Егор принялся объяснять ему жестами. Энди наконец уразумел и махнул рукой: - Ничего не надо. Дарю. У меня есть еще куртка. Когда при перемене направления или силы ветра моряки принимались работать с парусами, Егор смотрел, как Энди проворно лазит по вантам, подтягивает или закрепляет тросы, завидовал тому, как быстро и ловко управляется он с рифами. Корабль мотало из стороны в сторону, но моряк словно не замечал этого. Егору тоже хотелось бы вот так, птицей взлететь на марс1 или на рей. Но он еще не научился схватывать на лету команды, которые капитан или его помощник, хмурого вида низкорослый бородач, подавали быстро и, как казалось Егору, малоразборчиво. Поэтому у него не хватало смелости попроситься к парусам. Он стал запоминать английские слова. В этом ему помогал Энди, в свободное от вахты время показывал на какой-либо предмет в кубрике и произносил медленно, с расстановкой английские названия. - Тээйбл... - он клал руку на широкий стол, привинченный к палубе посреди кубрика. Или, достав монету из кармана, вразумлял Егора: - Шил-линг...2 Эта наука давалась Егору с трудом, однако он старался постигнуть ее, потому что знал: без языка в чужой стране пропадешь. Каждое утро после завтрака капитан выходил из каюты - аккуратный, подтянутый, седоголовый, в строгом сюртуке с блестящими золочеными пуговицами и в белой рубашке с черным галстуком. Он обходил палубу, придирчиво цепляясь взглядом за все, что попадало в поле его зрения. Егору, который, завидя капитана, робел и вытягивался в струнку, он говорил покровительственно: - Работай, работай, рашен! Старайся. Егор был преисполнен уважения к капитану, к его блестящим пуговицам и черному галстуку. Английские моряки носили такие галстуки по традиции в память об адмирале Нельсоне, убитом мушкетной пулей с марсовой площадки французского фрегата в Трафальгарской битве3 осенью 1805 года. Капитан "Пассата", как настоящий англичанин, свято чтил эту традицию.