еще опию, чтобы прекратить страданья... и тотчас, тотчас вся семья на

Полотняный Завод... почему они не кончают укладку?.. Приятно дерзкой

эпиграммой взбесить оплошного врага... Приятно... приятно... в

молчаньи... забыла, все забыла... Пушкин, вели, чтобы меня пустили к

тебе! Жуковский. Наталья Николаевна!.. Данзас (в дверь столовой). Владимир Иванович! Доктор Даль!

Даль выходит.

Помогите нам. Даль. Наталья Николаевна, вам здесь нечего делать... (Берет склянку с

фортепиано, капает в рюмку лекарство.) Пожалуйте, выпейте.

Пушкина отталкивает рюмку.

Так делать не годится. Вам станет легче. Пушкина. Они не слушают меня, я хочу говорить с вами. Даль. Говорите. Пушкина. Он страдает?.. Даль. Нет, он более не страдает. Пушкина. Не смейте меня пугать! Это низко!.. Вы доктор? Извольте помогать!..

но вы не доктор, вы сказочник, вы пишете сказки... а мне не надобны

сказки... Спасайте человека! (Данзасу.) А вы!.. сами повезли его!.. Даль. Уйдемте отсюда, я помогу вам.

Горничная девушка берет под руку Пушкину.

Пушкина. Приятно дерзкой эпиграммой... все забыла... Александрине я не верю.

Даль и горничная девушка уводят Пушкину. Пауза.

Данзас. Что она мне говорит!.. Жуковский. Константин Карлович, как можно обращать внимание?.. Женщина,

скорбная главой... Ведь ее заклюют теперь, заклюют... Данзас. Он не уехал бы от меня! Поверьте, я вызвал бы его. Но не велел!.. И

как вызовешь, когда завтра меня запрут. Жуковский. Что вы говорите? Умножить горе хотите? Все кончено, Константин

Карлович...

За закрытыми дверями очень глухо донесся тихий складный

хор. Данзас уходит через дверь в столовую и закрывает ее

за собою. Из внутренних комнат выходит Гончарова,

подходит к окну.

Гончарова. А он этого не видит. Жуковский. Нет, он видит, Александра Николаевна. Гончарова. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше. Оденусь сейчас и

выйду на улицу. Мне тяжело... я не могу здесь больше оставаться. Жуковский. Не поддавайтесь этому голосу, это темный голос, Александра

Николаевна. Разве можно ее бросить? Ее надобно жалеть, ее люди загрызут

теперь. Гончарова. Да что вы меня мучаете? Жуковский. Я вам велю, идите, идите туда.

Гончарова уходит.

Что ты наделал?.. (Прислушивается к хору.) Да, земля и пепел...

(Садится, вынимает записную книжку, берет перо с фортепиано, записывает

что-то.) ...не сиял острый ум... (Сочиняет, бормочет.) ...в этот миг

предстояло как будто виденье... и спросить мне хотелось, что видишь?..

Дубельт входит.

Дубельт. Здравствуйте, Василий Андреевич. Жуковский. Здравствуйте, генерал. Дубельт. Вы собираетесь запечатывать кабинет? Жуковский. Да. Дубельт. Я попрошу вас повременить, я войду в кабинет, а потом мы приложим и

печать корпуса жандармов. Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно на меня возложить опечатание и

разбор бумаг... я не понимаю... я должен разбирать бумаги один...

Помилуйте, зачем же другая печать? Дубельт. А разве вам неприятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса

жандармов станет рядом с вашей печатью? Жуковский. Помилуйте, но... Дубельт. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу Бенкендорфу. Жуковский. Как? Но там же письма частных лиц! Помилуйте, ведь меня могут

назвать доносчиком! Вы посягаете на единственное ценное, что имею, на

доброе имя мое... Я доложу государю императору. Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может действовать

вопреки повелению государя императора? Вы полагаете, что вас осмелятся

назвать доносчиком? Ах, Василий Андреевич!.. Неужели вы думаете, что

правительство может принять такую меру с целью вредить кому-нибудь? Не

для вреда это предпринимается, Василий Андреевич. Не будемте терять

времени. Жуковский. Повинуюсь.

Дубельт с канделябром входит в кабинет, потом

возвращается, предлагает сургуч Жуковскому.

Жуковский прикладывает печать.

С улицы донесся звон стекла и шум.

Дубельт (тихо). Эй!

Портьера внутренних дверей отодвигается, и появляется

Битков.

Ты кто таков, любезный? Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство. Дубельт. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось. Битков. Слушаю. (Скрывается.)

Дубельт начинает запечатывать дверь кабинета.

Жуковский. Кто мог ожидать, чтобы смерть его вызвала такие толпы...

всенародная печаль... Я полагаю, тысяч десять перебывало сегодня здесь. Дубельт. По донесениям с пикетов, сегодня здесь перебывало сорок семь тысяч

человек.

Пауза.

Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали, что

иностранные лекаря нарочно залечили господина Пушкина, а тут доктор

выходил, какой-то швырнул кирпичом, фонарь разбил. Дубельт. Ага.

Битков скрывается.

Ах, чернь, чернь...

Хор за дверями вдруг послышался громче. Дубельт подходит

к дверям во внутренние комнаты.

Пожалуйте, господа.

Внутренние двери открываются, и из них выходят, один за

другим, в шинелях, с головными уборами в руках, десять

жандармских офицеров.

К выносу, господа, прошу. Ротмистр Ракеев, потрудитесь руководить

выносом. А вас, полковник, прошу остаться здесь. Примите меры, чтобы

всякая помощь была оказана госпоже Пушкиной своевременно и

незамедлительно.

Офицеры, вслед за Ракеевым, начинают выходить в

столовую, кроме одного, который возвращается во

внутренние комнаты.

А вы, Василий Андреевич? Останетесь с Натальей Николаевной, не правда

ли? Страдалица нуждается в утешении... Жуковский. Нет, я хочу нести его. (Уходит.)

Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбанты, идет к

дверям столовой. Темно.

Ночь на Мойке. Скупой и тревожный свет фонарей. Окна

квартиры Пушкина за занавесами налиты светом.

Подворотня. У подворотни - тише, а кругом гудит и

волнуется толпа.

Полиция сдерживает толпу. Внезапно появляется группа

студентов, пытается пробиться к подворотне.

Квартальный. Нельзя, господа студенты! Назад! Доступа нету!

Возгласы в группе студентов: "Что такое?", "Почему

русские не могут поклониться праху своего поэта?".

Назад! Иваненко, сдерживай их! Не приказано! Не приказано пускать