Парижане недолюбливают власти, будь то сборщики податей или вербовщики. Никто так не высмеивает своего мэра, как парижане - да что мэр! - до самого короля доходят ядреные анекдоты о нем, сочиненные на парижских мостовых (однажды король Карл XII даже поймал такого сочинителя, но тот так развеселил "большого носа", что Карл наградил его по-королевски). Вот и сейчас несколько сердобольных кумушек пронзительно закричали: "Вербовщики!", а обыватели в зависимости от того, есть ли у них шансы угодить на королевскую службу или нет, хлынули в стороны или наоборот туда, куда трое дюжих стражников уводили несчастного. Сразу нашелся языкастый грамотей, который оправил свою фиолетовую мантию законоведа и осведомился у командира патруля:

- А имеете ли вы право, мессир, хватать посреди парижской улицы первого попавшегося обывателя?

Вокруг стала собираться толпа зевак, а кто-то крикнул в сторону Ратуши:

- Позовите мсье Жака! Здесь вербовщики опять схватили человека!

Командир патруля - капитан Алэн де Лонн - еще не заматерел на службе и не знал, следует ли продолжать неукоснительно выполнять приказ - доставить любого оборванца, ибо в Люксембургском полку для полного комплекта недоставало одного солдата, или же начать растолковывать обывателям, что это мол королевский приказ и т.д. и самому опуститься до уровня черни.

Мессир Жак Ширак - мэр Парижа как раз прохаживался по торговым рядам неподалеку, поэтому быстро подошел и напустил на себя грозный вид:

- Согласно королевскому ордонансу от дня Святого Михаила 1966 года от Воплощения Господа вольный королевский горожанин не может быть схвачен королевскими вербовщиками, тем более на улицах Парижа. Отпустите его!

- А как же права человека? - подхватил молодой ремесленник-ювелир, пробравшийся сквозь толпу к схваченному.

- Да какой же это горожанин? - возразил капитан.- Это крестьянин. Судя по одежде, из Иль-де-Франса.

Теперь все уставились на схваченного. От одного слова теперь зависела вся его дальнейшая судьба. Если он действительно горожанин, его немедленно отпускают и даже приносят извинения, а если это крестьянин...

- Мэтр Жак, вы не знаете его? - поинтересовался кто-то из толпы.

- В Париже 100 тысяч жителей, - развел руками мэтр Жак. - Всех не упомнишь. Это не Руан какой-нибудь. Кто ты? - спросил он все еще не окончательно пришедшего в себя дядюшку Луи.

- Когда я был ребенком, меня звали малышом, теперь я - старина, а звать меня дядюшка Луи, - отвечал дядюшка Луи. - Но я не крестьянин! Я из потомственных испанских дворян - де Фюннесов. Мои предки разорились лет сто назад.

- Рассказывай! - капитан не поверил смерду, который, чтобы выкрутиться, вздумал выдумать себе королевскую генеалогию.

- Но это правда! Во время последней редукции нас должны были вписать в дворянство.

- Врет! - сказал пожилой подмастерье с испитой мордой. - Я сам видел, как он только что продавал на рынке поросят. Мужик он. Деревенщина. Ничего, в армии тебя сделают маршалом, тогда и дворянство получишь, холоп!

Другие зрители резко потеряли интерес к персоне дядюшки Луи, тем более что со стороны реки уже доносились звуки рожков и хлопанье весел о воду. Люди стали расходиться, а упирающегося и осипшего от негодования дядюшку Луи потащили дальше.

Ночь повисла над Малагой. Город спал, и лишь один-единственный человек, если не считать дозорного на городской башне, которому платили жалование за счет германдады, бодрствовал и при скудном свете лихорадочно строчил в полутемной комнате, больше похожей на келью отшельника, чем на рабочий кабинет филолога. Он - нестарый еще мужчина, с усами, рыжий, немного смахивающий на армянина, - буквально задыхался от нетерпения, ибо мог писать без перерыва десять месяцев, если бы не нуждался в пище и сне:

"Для тех чужеземцев, кто не привез с собой своей милой, улица любвеобильных французских гетер была превращена в целый город, еще более обширный, чем город за металлической решеткой, и в одну прекрасную среду прибыл целый караван, нагруженный совершенно особенными шлюхами и вавилонскими блудницами, обученными всем видам обольщения, начиная с тех, что были известны в незапамятные времена, и готовыми возбудить вялых, подтолкнуть робких, насытить алчных, воспламенить скромных, проучить спесивых, перевоспитать отшельников. Улица Турков, сияющая огнями магазинов заморских товаров, которые появились на смену старым арабским лавочкам, в субботние ночи кишела толпами искателей приключений; они толклись у столов с азартными играми, возле стоек тиров, в переулке, где предсказывали судьбу и разгадывали сны, у столиков с пиццей и напитками; утром в воскресенье столики эти возвышались над мостовой тел, иной раз принадлежавших блаженным пьяницам, но в большинстве случаев - незадачливым зевакам, сраженным ударом кулака, ножа или бутылки во время ночной потасовки. Нашествие в Макондо было таким многолюдным и неожиданным, что первое время невозможно было ходить по улицам: повсюду вы натыкались на мебель, сундуки, разные строительные материалы - собственность тех, кто, ни у кого не спрашивая разрешения, возводил себе дом на первом попавшемся незанятом участке, или же налетали на скандальное зрелище - какую-нибудь парочку, которая среди бела дня на виду у всех занималась любовью в мавританском гамаке, подвешенном между миндальными деревьями. Единственный тихий уголок был создан мирными гвинейскими эфиопами - они выстроили себе на окраине города целую улицу деревянных домов на сваях и по вечерам усаживались в палисадниках и распевали на своем непонятном жаргоне печальные псалмы".

Три всадника скакали без устали всю ночь. Кругом расстилалась бесконечная степь с отдельными пирамидальными тополями, а под утро впереди стали вырастать горы, поросшие пушистым лесом. Луна освещала девственные нераспаханные мужиком просторы. Казаки не утруждали себя земледелием, их жены заводили небольшие огороды да виноградники, а сами дети степей ходили "за зипуном" на турок, а как отложился Амвросий Гурийский от Москвы, то и на грузин (апсы охотно пропускали казаков через свои земли, а с возвращающимися "делили башлык"). Много казачьих голов осталось на пыльных дорогах Колхиды и Аджарии. А сколько гнут спины на турецких и персидских галерах? Но не иссякает удаль казачья! Есть еще порох в пороховницах, остры сабли и молоды сердца! Отовсюду идут удальцы в казачьи станицы. Хватит погулять и на нашу жизнь!

Передовой всадник осадил лошадь, взъехал на пригорок и осмотрелся. Впереди была станица Каменномостская, прозванная так по единственному каменному мосту в тех краях. Они подъезжали с той стороны, где шумел ручей, а по утрам девушки-казачки ходили за водой с продолговатыми грузинскими кувшинами. Густые заросли легко могли скрыть и людей, и коней (им завязали морды, чтоб не ржали, подвязав снизу по мешку овса).

- Успели?-спросил один из них - молодой, но уже с пышными усами русоволосый казак.

- Да, кажись, успели, - ответил другой, постарше, в чеченском бешмете, что снял с убитого элы в аргунском деле.

- Надо было в Караваиху ехать, - поморщился третий (его все звали Серый, но было ли то имя или просто прозвище, никто не знал).-Там такие шкуры-девки! Мне братуха рассказывал.

- Ты, давай, без фанатизма, - кивнул ему старший.-Тут дело тонкое и аккуратное.

- Не буду я тут жену ловить. Лучше поедем со мной в Караваиху...

- Тогда стой не стреме и за лошадьми следи.

- Зря, зря...

- Олег Красный, тот себе адыгейку привез. Тоже взял лихо. Хороша. Худая, карая, лицо тонкое - не то, что ряхи у некоторых наших. Я как-то иду на армянский базар, а Гуменный с Чигирем впереди и говорят о ней: "Вона як гилка, вин йй будэ довго у постели шукаты... Вон у Ивана баба, так то баба!" - он показал руками.

- Хе-хе...

- Тихо! Идут.

Занималась заря, и первые девушки-казачки шли к источнику за водой. Их было около десятка и еще две замужние женщины. Их можно было сразу отличить по особому платку в виде кокошника, а девушки лишь связывали волосы в два длинных хвостика или одну косу. Впереди шла, приплясывая и что-то напевая, девушка в синем сарафане. Она явно была коноводом сверстниц - темноволосая с немного округлым лицом, двумя хвостиками и немного курносым носиком. Один из казаков - Вовка Булат, не отрываясь, смотрел на нее. Серый посмотрел на него и на старшего - Никиту и с удовлетворением заметил, что они следят за разными девушками. "А то передерутся еще!" - подумал он. Друзья заняли удобное место над обрывом, откуда хорошо просматривался источник, и в любой миг они могли спрыгнуть вниз и схватить девушек, а Серый тем временем выводил коней.