Из Быков вышли рано. Шли с бидонами, с ведрами на коромыслах. Утренники начались холодные, и босые ноги стыли так, что впору было возвратиться назад. Но в ходьбе ноги разогрелись, а вскоре выглянуло солнце и стало теплее.

Женщины шли лесом, постепенно забирая влево. К речке они хотели пройти Гречневкой, мимо голиковского дома. Думали, что на краю деревни немцев будет меньше – не как на перевозе. Ребята шагали впереди. Миновали ветлы на голиковском огороде.

– Гляди, сколько народу!.. – удивился Серега.

На улице около голиковской избы толпились мануйловские и воронцовские жители.

– Что это тут? – спросил Ленька мальчишку, шнырявшего в толпе.

– Сам не знаю, – ответил тот. – Фашисты зачем-то народ согнали. В вашей избе хотят собрание делать.

– Пойдем поглядим! – предложил Ленька ребятам. Цепляясь один за другого, мальчишки взобрались на завалинку и заглянули в распахнутое окно. Народу в избе было немного. На расставленных скамьях сидели немецкие солдаты. Несколько женщин теснились в дверях. Но вскоре изба стала заполняться. Чьи-то спины совсем загородили окно.

– Что здесь будет-то? – снова спросил Ленька.

Ему никто не ответил. Кругом мальчики видели взволнованные, расстроенные лица. К ребятам протиснулся приотставший Валька.

– Слыхали? Егора хромого здесь судят – Зыкова, – громким шепотом сообщил он. – И Васька. За то, что комсомольцы они…

– Чего брехать-то? – не поверил Ленька, но тут же услышал, как незнакомая женщина спрашивала кого-то:

– Чего же им теперь будет?

– В Старую Руссу небось повезут, в тюрьму…

– Ой, тошнехонько! Да за что же? Что они такого сделали?

– Ничего! Алеха, говорят, доказал. Вот и взяли. Теперь это запросто!..

Ленька, захваченный этим разговором, не слыхал, как звал его Толька.

– …Оглох ты, что ли? Погляди, кто стоит-то! Вот это да!.. – Толька указывал на немецкого офицера, стоявшего на крыльце.

– Да ведь это… – Ленька осекся. – Не может быть!.. До чего похож! Вылитый!..

Ребята зашушукались, заспорили. Гитлеровец удивительно походил на Мамисова отца. Такая же рыжеватая бородка клинышком, те же очки, только одет он был в немецкую форму с погонами, а на рукаве у него виднелся какой-то белый знак.

Появление Алехи Круглова рассеяло все сомнения. Алеха вышел из раскрытой двери, приблизился к офицеру, весь изогнулся и воскликнул слащавым заискивающим голосом:

– Доброго здоровьица, Виктор Николаевич! Вас и не признаешь в таком обличье!

– Что, удивлен? – засмеялся офицер. – Давно я этот мундир не носил!..

Да, это был, несомненно, отец Эдика, Виктор Николаевич. Но как же так: Гердцев, живший здесь столько лет, и гитлеровский офицер – одно и то же лицо?!

Ребята придвинулись поближе к крыльцу.

– Как же вас величать теперь прикажете? – угодливо спрашивал Алеха. – В каком звании находитесь?

– Называй – господин майор.

– О-о! – изумился Алеха. – Майор?! Быстро это вы!

– Не так уж быстро, – ответил Гердцев. – За двадцать лет службы в германской армии – не так уж быстро.

– А как же… – Алеха недоговорил.

– Что – как же? Как я в финотделе работал или как в вашу тюрьму попал? Ха-ха-ха! – Гердцев самодовольно расхохотался. – А ты и вправду подумал, что я тогда на лыжи позарился? Просто в тюрьме от большевиков удобнее было скрываться. Вот я и придумал этот трюк с лыжами. Плохо разве? – Гердцев снова захохотал.

А Ленька смотрел, слушал – и не мог поверить!.. В ином свете начинал он видеть прошлые события, которым не придавал никакого значения. Так вот кто он, Гердцев! Немецкий шпион!.. Значит, и с Алехой Кругловым он недаром встречался… Вот гады!

Ленька нагнулся к Тольке и прошептал:

– А твой Алеха тоже предатель, пропитая шкура!

– Мой?! Чем это он мой? – обиделся Толька.

– Нет, я просто так. Больно уж зло меня разбирает. Слыхал про тюрьму-то? Вот гад хитрый! Других переловили, а он сам в тюрьму спрятался. Отсидел за лыжи – и все, а поймали бы за шпионство, может, и к стенке бы поставили!..

– …Сегодня зайдешь ко мне, – начальственным тоном приказал Гердцев Алехе. – Поговорить надо…

– Слушаюсь, слушаюсь, господин майор, – кланяясь и чуть не приседая, говорил тот. – В нашем усердии не извольте сомневаться!

– О чем это они?

– Кто их знает! Теперь у них дела будут всякие. Пойдем поглядим, что там делается, – предложил Ленька. – Давайте только с улицы.

Мальчики снова пробрались к окну. Поднявшись на цыпочки, они заглянули внутрь избы. Перед столом, накрытым зеленым сукном, стояли Егор Зыков и Васек Грачев. Руки их были связаны. За столом сидел краснорожий немец, такой толстый, что шея его вылезала из тугого воротника, как перестоявшее тесто из квашни. Рядом с толстым немцем сидели двое тоже в военной форме. Один из них что-то писал, а другой спрашивал. Васек отвечал, но так тихо, что невозможно было разобрать ни слова.

Еще один стул оставался свободным. Вскоре вошел Гердцев. Он уверенно прошел вперед и уселся на свободный стул.

С крыльца донесся голос Алехи.

– Вам что было сказано? – кричал он. – Всем вовремя явиться на суд. Значит, заходите в помещение, присутствуйте. Марш все в избу! Я что говорю? Приказа германских властей не слушаете?! Сейчас вот господину майору доложу. Мне, что ли, за вас отвечать?

Стоявшие около крыльца неохотно начали заходить в избу. Там стало еще теснее. Ребята больше ничего не могли разглядеть.

Вскоре из открытых дверей на улицу повалил народ: суд кончился. По растерянным, испуганным лицам многих женщин текли слезы.

– Что там? Что? – спрашивали ребята, но никто им не отвечал.

Все глядели на крыльцо, где под конвоем солдат появились Егор и Васек. Оба бледные – ни кровинки в лицах. Увидев ребят, Васек, как всегда, застенчиво улыбнулся.

– Ой, родненькие мои!.. – всхлипнула женщина рядом. – Молодые-то какие!..

– Что с ними? Ну что? – приставали ребята.

– Да отвяжитесь вы! И без вас тошно! К расстрелу их присудили, вот что! Страх-то какой… – Молодая женщина закрыла лицо руками.

Леньке показалось, что у него остановилось сердце. Васька и Егора приговорили к расстрелу! За что?! Он сжал кулаки, стиснул зубы. Как же это? Не может быть! Васек был вожатым – разве за это судят? А Егор? К смерти за то, что был комсомольским секретарем? Леньке вспомнилась встреча в ракитнике, когда бежал он к учителю. Тогда Егор шел прихрамывая, весело улыбался и сбивал палкой листья с верхушек кустов. Сейчас он без палки, руки его скручены за спиной, и ему, видно, очень трудно идти.

За солдатами вышел Гердцев. Он что-то приказал ефрейтору – это был тот самый долговязый, который сорвал с Леньки пионерский значок. Ефрейтор вытянулся, выслушал приказание и козырнул.

Связанные комсомольцы стояли на ступеньках. Губы Егора были плотно сжаты. Ленька видел, как он наклонился к Ваську и что-то шепнул ему на ухо. Васек кивнул, и глаза его загорелись.

Тем временем ефрейтор отдал команду солдатам. Кто-то толкнул Егора в спину. Ефрейтор указал в сторону Гречневки: иди, мол. Тут Егор весь как-то сжался, пригнулся и вдруг, выпрямившись как пружина, с неистовой силой ударил ефрейтора головой в подбородок. Гитлеровец упал навзничь.

– Бейте их, гадов! – громко крикнул комсомолец. – Прощайте, това… – Егор не закончил фразы: солдат ударом кулака сбил его с ног.

А Васек тоже, будто очнувшись, ринулся в драку. Он пнул кого-то ногой, бросился к Гердцеву и вцепился зубами в его руку. Каратель вскрикнул, отдернул руку, из которой брызнула кровь, и наотмашь ударил Васька по лицу.

Солдатские спины заслонили от Леньки упавших комсомольцев. Их пинали ногами, били куда попало. Над головами взлетали кулаки разъяренных солдат.

Ефрейтор поднялся, вытирая ладонью окровавленный рот. Он сплюнул выбитый зуб и, отчаянно ругаясь, начал протискиваться вперед, чтобы принять участие в расправе. Гердцев зажимал рану и что-то кричал Алехе.

Избитых, истерзанных комсомольцев поволокли к Гречневке.