Вот так я разговариваю с собой, потому что прочим уже заранее все понятно и они, перекормленные страхом, не хотят понимать ничего сверх, а если кто-то что-то еще не понял обо мне, так это я сам, приходится жевать и пережевывать жвачку в поисках тайного вкуса.
... Василиски объявились как-то все сразу. До поры до времени они попадались в толпе поодиночке или малыми группами, и на них никто не обращал особого внимания, благо хватало уже безумных сект и психов вообще, город кишмя кишел сумасшедшими, так что новинка помраченного разума - секта Покаянное Братство - оставалась в тени. Они не проповедовали на перекрестках, не клеили афиши, не обещали исцелить больных. Они просто существовали и мало-помалу множились, но по-прежнему молча вышагивали в людских потоках, сновали в метро, не страшась запятнать белоснежные одеяния, - погруженные в себя, поглощенные какой-то, казалось, одной неотступной мыслью. И старались ни с кем не встречаться взглядом. Дальше началась политика. Вокруг царила неразбериха, и опять же никто не удивился, когда представитель секты очутился в парламенте. Заграница отреагировала более живо: там тоже доставало забот, но внезапное появление в органах власти сектантов смутило тамошнее общественное мнение. Я говорю об их органах власти, ибо к тому времени Покаянное Братство было представлено и там. Настоящую тревогу забили позже, когда ничего поделать было нельзя. Ряды секты множились с каждым днем. Это касалось не только власть имущих, но и простых смертных. Теперь уже ясно, что в погоне за правом пореже каяться и раскрываться в Момент Истины каждый член секты был заинтересован в привлечении как можно большего числа неофитов. Вдобавок это вело к неуклонному движению вверх по иерархической лестнице, венчала которую немногочисленная каста собственно Василисков, внушавших необъяснимый страх своим видом, манерой говорить, смотреть, передвигаться. Число их оставалось неизменным.
К чему это все? Моя речь похожа на чтение главы из ненаписанного учебника новейшей истории. Рассказывать все эти вещи скучно и тяжко, но я возьму себя в руки и, коль скоро крутится пленка, продолжу. Правда, еще раз забегу вперед и расскажу теперь, как положили мне клеймо на чело и правую руку. Да, выйдет лучше, если исторические подробности я буду приводить походя, между делом, по велению настроения.
Клеймили меня уже в зрелые годы, когда я был в состоянии понять разницу между свободой и рабством. Память о свободе - пусть относительной и призрачной - берегла меня от незавидной участи грудных младенцев, попадающих в кабалу с млекопитающих лет. Конечно, была в том и особенная горечь, оборотная сторона медали.
Еретическая молва между тем упрямо пускала слухи о "последних днях", о печати Сатаны, про которую ясно сказано в Писании. Святая Инквизиция не в силах справиться с этим ядовитым шепотом; он - юродивй, истовый, негодующий - доносится изо всех щелей. Но мало кто из крепких верой не подставил руку и лоб, а кто превозмог страх, тех уже нет среди нас.
Мне вежливо велели вынуть из карманов металлические предметы. Когда я повиновался, служитель Новой Церкви потребовал, чтобы обручального кольца не было тоже. Я, помню, огляделся: типовой офис, наспех украшенный символами и знаками Братства. У них, понятно, просто не было времени размахнуться. Регистрационные пункты плодились не хуже кроликов, работы невпроворот какой уж тут антураж. И все-таки стояла в воздухе незнакомая, завораживающая жуть, и мне не удавалось найти ее источник; она вольготно разливалась, сильно разбавленная казенщиной, но - вполне ощутимая. Снимать кольцо я отказался. Служитель не стал спорить, а просто сдернул его с безымянного пальца, проштамповал мою вялую от оторопи кисть чем-то похожим на шприц для внутрикожных инъекций - такими ставят пробу на туберкулез, - затем молниеносно проделал то же самое с моим лбом, в секунду покрывшимся от страха и ярости холодной испариной, и вернул мне кольцо вместе с регистрационной карточкой: там был номер - тот, что незримо живет с тех пор в моей плоти.
Жене повезло меньше. Я не видел, как это происходило: ей случилось регистрироваться в соседнем околотке, и она ни на миг не желала расстаться с кольцом, лежавшим в свое время на алтаре и к тому же сидевшим весьма туго. Без лишних словопрений и почти безболезненно ей отхватили палец, быстро коагулировали кровоточащие сосуды, сделали перевязку и вернули кольцо. Мы развелись через два месяца.
Служитель предложил мне, в соответствии с принятым ритуалом, поклониться голограмме, снятой с церковной реликвии: то была пара болотных сапог чудотворца Райце-Роха. Сколько ни справлялся я после, никто не смог мне объяснить, чем примечательна эта святыня. Как и всякий живой человек, я тоже не совсем свободен от ереси. Мне представляется, что в заслугах святого не было ничего чудотворного - попросту он оказался достаточно смекалистым, чтобы изготовить "Горгону" - аппарат, установить который в каждой квартире оказалось делом куда более несложным, чем обеспечить жильцов радиоточками. Когда вся власть была уже в ее руках, Секта не успокоилась, пока прибор не стоял в каждом доме, не маячил на улицах, во много раз превосходя числом телефонные автоматы. "Горгоны" крепились к спинкам сидений в городском транспорте, соседствовали там же с компостерами, наводняли кабаки, парикмахерские и общественные сортиры. Было сделано все, чтобы ни одна живая душа не смогла увильнуть от Момента Истины - ежедневной вечерней службы. Имевший правую кисть, застигнутый колокольным звоном, вкладывал ее в ближайшую "Горгону" , а если кисть отсутствовала, прикладывался челом; когда же не было и чела, личность переставала представлять интерес для Братства.
... Каждым вечером, в девять часов по местному времени, замирают города и села, застывают соляными столпами таежные охотники и полярные исследователи. Разливается тишина: души впитывают друг друга. Покаянное Братство не собирается соперничать с мировыми религиями, оно лишь берет на себя часть работы: исповедь. Публичное покаяние - вот что начертано на их знаменах. Миллиарды и миллиарды электронных потоков стекаются в голодные околоточные компьютер-отстойники. Номер такой-то... внимает. Номер такой-то... тоже внимает. Не внявшему прощается в первый раз и даже во второй, но если злодей не образумился - в следующий раз внимать будут ему, и сотням, тысячам незнакомцев мгновенно откроются тайники его души. Чем тяжелее грех, тем больше ушей. А самым страшным грехом считается проворонить или умышленно пропустить личную исповедь служителя Церкви, не говоря уже о высшей касте Василисков. Каждый новорожденный получает инъекцию сознания касты, а после его можно хоть крестить, хоть обрезать. Секта не запрещает старые конфессии, она даже поощряет верующих, спешащих после Момента Истины в родные храмы получить святое причастие.