ГЛАВА 15

Фиона

Номер в пентхаузе «Маркхам» был пыльным и давно никем не использовался. Пустая трата вида и бассейна. Средневековые датские мастера с любовью ковали стулья, которые не ощущали на себе человеческого веса в течение нескольких месяцев. Все они стояли напрасно.

Папарацци снаружи не было. Я не жила здесь месяцами. Вероятно, они были на Манди. И, конечно же, еще не пронюхали про ночную драму, но это редкость. Это же не настоящее дерьмо. Настоящее дерьмо напоминало мафию. Никто о нем не говорил.

Это не меняло фактов.

Виновата была я.

Не случилось ничего того, что я не могла бы предсказать.

От злости на Дикона и Эллиота до валяния дурака до такой степени, чтобы разбить лицо Дереку... даже до Дейзи, которая не была готова к вечеринке без границ.

Я хотела пасть на самое дно.

Таков был план.

Пасть ниже некуда и смотреть, как я буду делать это.

Но Дейзи бросила меня. И Дерек Дачерсон, который просто делал то, что делал Дерек Дачерсон. Мне не стоило бить по его лицу.

— Ты же не сама пала на самое дно, не так ли? — спросила я у дверей лифта, но сама себе сделала заявление. В одиночку этого не сделаешь.

Я владела целым этажом, и лифт открылся в фойе, предоставив моему взору одну дверь. Перед ней стояла Дебби в черном костюме. Стояла так прямо, что ее можно было принять за манекен.

— Эй, — сказала я.

— Привет, Фиона.

Я набрала код на двери, и она щелкнула.

— Тебя прислал Дикон? — Я была слишком трезвой для подобного разговора.

— И да, и нет.

Ее лицо мне ни о чем не говорило. Она была невозмутима. Ей приходилось быть такой. Дебби выросла в концлагере в Северной Корее, где позволить неправильным людям понять твои мысли — может означать чье-то убийство.

— Ты знаешь, у кого еще есть то, что у есть у тебя? — спросила я, открывая дверь.

— О чем конкретно ты говоришь?

Дебби вошла в комнату, и я закрыла за нами дверь, позволив лунному свету разбить пространство на искаженные прямоугольники.

— То, как ты делаешь так, что никто не знает, о чем ты думаешь.

— А. И у кого?

— У моей сестры. Терезы. Это словно разговаривать с маской.

Она шагнула в темную комнату, пока ее лица не коснулся свет снаружи. В этом свете она выглядела по-другому. Грустная, сломленная, склеенная слюной и жвачкой, открывая каждую трещину, ведущую к центру.

— Так лучше?

— Нет. Да, но нет.

— Ты знаешь, что тебя любят?

Я включила свет.

— Конечно.

Я знала это. Знала, как и то, как нужно держать запястья, когда меня связывают. Но это был факт, а не чувство. Не то, что делало меня лучше. На самом деле это заставляло меня чувствовать себя хуже, потому что все тратили на меня свою любовь.

— Хочешь что-нибудь выпить? — спросила я.

— Воды, пожалуйста.

Кухней я пользовалась всего четыре раза, поэтому мне пришлось просмотреть все шкафы в поисках стаканов. «Адвил» искать не пришлось. Я налила нам фильтрованной воды из емкости, которую я, забыв, оставила, и пододвинула ей стакан через всю барную стойку кухни. Дебби села на табурет. Я выпила всю свою воду вместе с четырьмя таблетками «Адвила».

Я не думала наперед. Плыла вслед за любым количеством наркотиков. Мой разум ощущался так, словно сделан из кусочков головоломки, которые были в правильных местах, но еще не совсем сложились вместе. Я могла понять свои мысли, но не пространство между ними.

Часть меня хотела еще одну дорожку или еще одну нагретую чашу. Я всегда была нетерпелива между временем под кайфом и без него. Я не могу спать. Не могу есть. Не чувствую. Не способна думать. Могла бы также сделать еще одну тягу, еще раз снюхать дорожку или сделать глоток чего бы там ни было.

— Почему он не пришел лично? — спросила я.

— Там кризис. Полагаю, в Эритрее. Одного из его фотографов накачали наркотиком и увезли с группой солдат Эфиопской национальной армии.

— Господи. Это настоящие проблемы. — Я поставила свой стакан в раковину. — Позволь спросить у тебя кое-что. Как ты относишься к кому-то вроде меня? Ты так много пережила и такая собранная. В моей жизни никогда не было настоящей проблемы.

Она кивнула, глядя на меня.

— Если ты стреляешь в грудь человека, а на нем пуленепробиваемый жилет, он уходит целым и невредимым. Если ты ударишь его ножом, он сможет защититься. Но если ты пробиваешь обнаженную грудь, особенно если этот человек слаб и уязвим, сердце может остановиться. Если ты ударишь или выстрелишь в эту грудь, он умрет.

— Голая грудь — это я?

— Все, что я могу сказать, это то, что на мне жилет. Проявление тобой жалости к моему детству защищает меня. Тебе ничего не дали. Ты не знала нужды. Даже малейшего беспокойства. Теперь тебе нечего защищать. Каждая пощечина кажется раной от пули. Прямо сейчас ты терпишь в своей жизни больше боли, чем я.

Я смотрела лишь на ее губы, пока она говорила, потому что не могла смотреть ей в глаза. Она делала мою боль реальной. Давала мне разрешение причинять боль. Из всех людей она, вероятно, была той, в ком я нуждалась больше всего.

Я потянулась за двумя стаканами, чтобы мне не пришлось смотреть ей в лицо. Позади меня она продолжала:

— В лагере мою человечность отняли в тот же день, когда я туда попала. Меня сделали животным. Поэтому, повзрослев, мне каждый день приходится выбирать быть человеком.

Я открыла еще один шкафчик и схватила первую бутылку, которую увидела, со стуком поставила ее рядом со своим стаканом, вытащила пробку. Я даже не знала, что это за жидкость, кроме того, что она коричневая.

Дебби положила руку на бокал.

— Это было легко для меня. Выбор не был на самом деле выбором. Это было из области «или жизнь, или смерть». Ты, имея привилегии, не можешь поверить, что когда-либо делала что-то, чтобы заслужить место в этом мире. Тебе говорят, что ты королева, но ты этого не чувствуешь. Не можешь. Потому что ты не выбирала быть человеком.

Она убрала руку, и я налила в стакан треть чего-то.

— Сегодня вечером со мной была девушка. Простая, обычная девушка. — Я принялась крутить жидкость в стакане, но не выпила ее. — Я думала, что покажу ей немного удовольствия. Отведу ее на вечеринку и угощу бесплатной выпивкой, а после отправлю домой на такси. Я думала, что оказываю ей услугу.

Я позволила своим глазам подольше задержаться на темной жидкости. Дебби не сказала ни слова, просто дала мне время и пространство, чтобы подумать.

— Думаю, что если бы я не вытащила ее оттуда, она бы умерла от передозировки с кинозвездой, которая трахалась прямо над ней. — Я постучала краем стакана по мраморной стойке.

— Ты отвезла ее в свой «Лагерь-22», — сказала Дебби. (прим. перев.: ссылка на тюремный лагерь в Северной Корее, который был закрыт в 2012 году. Официальное название «Куаллисо № 22» (япон. «Kwalliso No.22»). Лагерь имел максимальный уровень защиты и был полностью изолирован от внешнего мира).

— Я не буду принижать то, через что ты прошла.

— Не надо. Я сделала сравнение.

— Я не знаю, что случилось со мной сегодня вечером. Это было не весело.

— Тебе не обязательно возвращаться к этому.

— Одна я остановиться не смогу. Не тогда, когда мне нравится... — Черт, я плакала. Мысль о том, чтобы сдаться перед всем этим в одиночку, несла боль. — Все болит, и меня ничего не беспокоит. Я все чувствую с опозданием. Мне скучно в течение пяти минут, и мне уже хочется трахаться или ловить кайф. — Я вытерла слезы тыльной стороной ладоней. — Затем я возвращаюсь к Дикону, потому что он все контролирует.

— Ты говоришь, что не можешь сделать это в одиночку.

Я вздохнула и посмотрела на виски. Мне он даже не нравился.

— В последний день перед моим выходом я почувствовала себя хорошо благодаря всей той работе, которую проделал мой терапевт.

— Человек, которому я передавала обувь?

— Да.

— Он влюблен в тебя.

Я издала едва слышный хнык.

— Да. Он сказал, чтобы я взяла такси. Это было... вау.

— Держу пари, это было непросто для него, — сказала она.

Я опрокинула виски в горло и съежилась. С трудом выдохнула. Закрутила крышку на бутылке.

— Я хочу быть достойной Эллиота, потому что он верит в меня. И хочу быть достойной Дикона за всю ту работу, которую он проделал со мной... — Я остановилась, потому что несколько минут назад у меня не было слов. В эту ночь все встало на место. — Все время он пытался заставить меня выбрать быть человеком.

— Станет легче.

— Да. — Я поставила виски обратно в шкаф. Этот маленький шот ничего не сделал для меня с моей-то выдержкой заядлого алкоголика.

— Я пришла не ради твоего спасения, — сказала она.

— Нет?

— Нет. — Дебби сделала быстрый и гладкий глоток. На губной помаде не осталось ни капли. — Дикон послал меня показать тебе кое-что конкретное, но я пришла показать тебе, как сделать выбор.

Она встала и двинулась в центр комнаты. Я находилась с другой стороны стойки, не имея понятия, чего она хочет. Дебби посмотрела вниз и расстегнула петли своей туники. Разрешила ткани скользнуть на руки, придерживая ее кончиками пальцев в течение секунды, прежде чем позволить ей упасть на пол.

Ее руки повисли по бокам. Глаза уставились в пол. Я сразу поняла, что ей нужно. Мы знали доминантную Дебби, и она была абсолютным доминантом, занималась сексом с мужчинами, находясь исключительно сверху.

Я почувствовала это. Все, о чем мне рассказывал Дикон. Силу возбуждения. Ожидание кусочка мира, который будет находиться под моим контролем. Пульсацию от необходимости привести человека к краю ради моего удовольствия.

— Дебби, я не могу.

— Думаю, можешь.

Могу ли я? Никогда не думала об этом.

Раньше я занималась сексом с женщинами, но единственный раз, когда я доминировала над ней — и не просто находилась сверху, а доминировала — был в «Куполе». На глазах у Дикона, когда мое дерьмо было мне не подвластно, потому что не было никого, кто мог бы остановить меня, и даже тогда я не контролировала ситуацию.

Я коснулась соска Дебби. Светло-коричневый на смуглой азиатской коже, он сразу же затвердел, и я перекатила его под большим пальцем. Почувствовала, как она дышит, наблюдала, как ее грудь слегка вздымается.