— А ведь это я палатку взял, — совершенно спокойно, не понижая голоса, затягиваясь сигаретой, как бы мимолетом сказал я Женьке по дороге ко мне домой.

— Ладно, давай, — усмехнувшись и с небрежной повелительностью махнув рукой, ответил Женька. — Молчи громче, — взял. Слушай, ко мне вчера Макс приезжал, на работу к себе зовет… — дальше пошел знакомый уже, женькин монолог, в котором меняются со временем только имена работодателей, о том, что его зовут в какую-то фирму, президентом которой его приятель, что он подумает об этом предложении, так как есть другие. Мне стало еще легче, Женька не поверил, да, наверное, просто не мог себе и представить, что такое крутое дельце мог сделать я без него. Убеждать я его не собирался.

3.

Сначала я почувствовал ужасную резь в районе почек, потом начал просыпаться от боли в моей единственной нижней челюсти, а полностью проснулся — от удара по моему красивому затылку.

Нет, я уже не спал и, судя по тому, что я ощущал, понял — меня били. Били сильно, точно и молча. Очень больно. Кто и за что? Я лежал на полу лицом вниз и старался подтянуть ноги к груди, локтями закрыть почки, ладонями виски. Но удары сыпались в таком порядке и с такой интенсивностью, что все мои попытки защиты еще более возбудили этих садистов. Что надо мной трудился не один человек — это я уже просек. Единственное, что просек. Все остальное для меня было покрыто не туманом, как у всех нормальных, еще живых тварей, а жидкостью красно-бурого цвета, маслянистой на ощупь, с запахом человеческой плоти с температурой выше комнатной при нормальном отоплении и с учетом заделки оконных щелей на 10-15 градусов по Цельсию.

Ой, попали в глаз. Промахнулись, значит, по челюсти-то. Да и то верно, били бы с двух сторон, а то ей, бедной, и осталось только что вылететь.

— Хорош пока, парни!

Ну наконец-то, хоть я узнал, что это люди. Человеки. Да вообще-то, кто же другой еще так может. Порадовало, что “хорош”, сгрустнулось после “пока”.

— Э, придурок, вставай.

Если это мне, так скажите тогда, какому месту первому вставать. Сначала все мои внутренности и внешности разбросали по углам, а теперь “вставай”. Соберете — встану.

— Посмотри, дышит?

“Парни, я сам-то в этом не уверен”.

— А что с ним будет, алкаши от этого не умирают.

“Алка-а-аш. Сам ты алкаш. Я зем, “ABSOLUT” попиваю, а ты алка…”

— Мужики, выпить дадите, встану, — на одном дыхании выпалил я.

Мужики услышали следующее: “Му…Ы…А…Ну”. На звуке “ну” у меня челюсть открылась в последний раз, закрыть я ее уже не мог, да и ходила она как-то странно, не сверху вниз, а справа налево и чуть с юго-запада на северо-восток. Может быть, это все-таки сон?

— Вставай, падла!

“Ой, почки. Честное слово, ребята, встал бы, да не могу. Дышу через раз, нет, пожалуй, через два, в легкие вонзилось несколько моих собственных ребер, голову не поднять — челюсть отвалится, на руке один из вас, идиотов, стоит”.

— Сима, давай, берем его, времени нет.

“Вот это другой разговор. Сами нагадили, сами убирайте, только аккуратнее, ребятки, и повнимательней — всего меня берите”.

Взяли под руки, подняли и выматерились, обругав мой, как им показалось, лишний вес.

Значит, все подобрали, но извините, парни, помочь я вам ничем не могу, мне очень больно и я теряю сознание”.

4.

Очнулся, лежа на чем-то твердом. Странно. Странно не то, что на твердом, а то, что очнулся.

После третьей попытки открылся один глаз, второй не захотел, а, может, не смог.

Дальше все происходило, как во второсортном фильме ужасов или в дешевом детективе с заезженным сюжетом. Кто-то приходил и уходил, смотря на меня, кто-то цокал языком, кивая головой, кто-то злорадно-брезгливо улыбался, плюя мне в ноги. Иногда приходил какой-то дядя и делал мне укол то в правую, то в левую руку, после чего я ловил кайф то с девчонками из Лас-Вегаса, то с крокодилами из Воркуты. В промежутках между этими путешествиями моя голова размышляла об утраченном теле, со всеми прилагающимися к нему аксессуарами. Уколов я не чувствовал, пятки не чесались, в туалет уже не ходил, кажется, целую вечность, и ничего, никакой сырости не ощущаю, хотя одних вакцин в меня всадили литра два.

С головой Доуэля хоть разговаривали, да и ей иногда давали поболтать о том о сем, а мою бесцеремонно игнорируют. Челюсть не открывается, язык, похоже, я съел.

“Раннее, весеннее, солнечное утро. Еще не до конца проснувшись, не открыв глаз и не потянувшись навстречу прекрасному, новому дню, я нежусь в теплых, ласковых ручонках веселого солнышка, улыбающегося мне и всему миру своей доброй, милой, желтозубой улыбкой…”

Тьфу, какая дрянь. Каждое утро я начинаю с сентиментальной разминки, а каждый раз заканчиваю ее травмой.

Желтозубая улыбка…

Да, у этого типа были действительно желтые зубы. Он стоял сейчас у меня в ногах и держал во рту сигарету, широко раскатав свои губища.

— Помнишь, как тебя зовут?

— А ты что, экстрасенс? Или следователь?

Я действительно хотел узнать, кто он, я не шутил и не дерзил, но они этого, наверное, не поняли. Желтозубый устало, лениво ухмыльнулся, а я получил хорошего тумака по затылку. Мне это кое-что дало: он не шарлатан и не мусор, боль все же я ощущаю, вопросов мне больше задавать не стоит.

— Ну ладно, через неделю принесешь мне десять штук и можешь ехать лечиться.

— Десять чего, яиц?

Да, долгое молчание сказывалось не в мою пользу, но и в этом случае я тоже хотел уточнить, правильно ли я понял предложение. Мне объяснили, через мой затылок, что это не предложение и что десять штук это не десяток яиц.

— Тогда давайте уточним все до конца: неделю считать по-новому или по-старому стилю, и за чей счет я поеду лечиться?

5.

В общем наш разговор тогда получился не таким коротким, как Он предполагал, и закончился не с таким результатом, на какой он рассчитывал. Хотя одно вышло так, как Он хотел: я поехал лечиться, и вот уже полгода после этого работаю с желтозубым в одной команде. Под началом у меня четыре точки, в том числе и та, серегина, который оказался Юркой и который еще три месяца будет пахать бесплатно, через день, отрабатывать проспанное. Говорит, что он даже бросил пить. Дурак.

Женька за последнее время очень вырос в глазах своих корешей. Он может запросто поздороваться с хозяином палатки, взять у него бутылочку, а иногда и вместе с ним ее тяпнуть. Я как-то раз намекнул ему, что могу устроить на работу к себе, но, как я и предполагал, ему уже предложили вакантное место в инофирме, где директор его двоюродный племянник, уехавший в Канаду лет восемь тому назад, и что он ждет вызова для подписания контракта.

Я сейчас живу в двухкомнатной квартире, пока еще не моей, и тихими вечерами, в одиночестве, иногда стараюсь вычислить, кто меня застучал: Женька, с кем вместе пили, тетя Вера, которой раздарил все кексы и конфеты, дядя Гена, которому предлагал выпить со мной коньяк стоимостью в одну его пенсию?

Желтозубый молчит, глупо, притворно посмеивается, предлагая замочить мне всех троих. Наверно, так и сделаю, только наоборот. Я обязан всем троим не только тем, что кто-то из них предал меня в мою же пользу, но и тем, что такие, как они, просто необходимы: это дополнительные глаза, уши и руки — то, что нужно мне сегодня.

Сегодня рано утром меня разбудил телефонный звонок взволнованного продавца одной из “моих” точек. Из всего, что он мне прохрюкал, я понял: пятеро с оружием, в масках только что ограбили “точку”. Вынесли почти все, его не тронули.

— Ментов вызывать? — спрашивал “испуганный”.

— Успокойся и выпей за удачу, сейчас приедем. Разберемся.

Серпухов