Отец Джон (смотрит в окно). Вон Эндрю возвращается от доктора. Остановился. Разговаривает с попрошайками.

Томас. Еще один мой воспитанник. Эндрю не знал узды ни в речах, ни в поведении, был охоч до развлечений и не желал осесть в том месте, где ему довелось родиться. Пришлось прижать парня. Сначала оставил его без помощи, чтоб он хлебнул лиха, а потом приставил к делу. В работе ему с Мартином не сравниться, слишком он любит тратить время на пустые разговоры. И все-таки он многое умеет, да и с покупателями всегда учтив и доброжелателен. Уже лет двадцать, как мне не на что жаловаться.

Входит Эндрю.

Эндрю. Попрошайки там идут на Киварскую ярмарку. Говорят, Джонни Гиббонс тайно возвращается из Франции и королевские солдаты обыскивают все порты.

Томас. Занимайся лучше своими делами. Доктор придет сам или с кем-нибудь пришлет лекарство для Мартина?

Эндрю. Он не может прийти, потому что его замучил ревматизм. Спрашивал меня, чем лечили Мартина. И у него есть книга, с названиями лекарств, читал он мне из нее, но я сказал, что все равно ничего не запомню. Тогда он дал мне книгу и пометил в ней нужные места... Подожди-ка... (Читает?) "Сложные препараты обычно принимают внутрь или используют как примочки; те, что принимаются внутрь, должны быть приготовлены в виде настойки или порошка, а те, что снаружи, – в виде мази или отвара, наносимого с помощью губки".

Томас. Почему он ничего не написал? Что толку в книге?

Эндрю. Наверно, я не то читаю... Вот это он сам читал... "Лекарства от болезней мозга, головной боли, головокружения, судорог, конвульсий, паралича, кошмаров, апоплексии, эпилепсии".

Томас. Так это я велел, чтобы ты сказал ему о падучей.

Эндрю (роняет книгу). Ох ты, сколько выпало закладок! Подожди-ка, кое-что я помню из того, что он говорил... Он говорил о пластыре... нет, о нюхательном табаке... А если ничего не поможет, то надо будет пустить кровь.

Отец Джон. Какое это имеет отношение к Мартину? Пустая трата времени.

Эндрю. Я тоже так подумал, святой отец. По правде говоря, мне надо было первым делом позвать вас, когда я увидел, как вы спускаетесь с горы, и привести вас сюда, чтобы вы что-нибудь сделали. Надо было верить вам, а не доктору. Вот если бы у вас ничего не вышло, то я сам знаю одно лекарство, слышал о нем от бабушки – упокой, Боже, ее душу! – а она говорила, будто оно ни разу ее не подвело. У больного падучей осторожно срезают ногти и прядь волос с головы, кладут их на пол, шпилькой засовывают под половицу и оставляют там. "Это уж точно помогает", – говорила она.

Отец Джон (приложив ладонь к уху). Пора домой, пора идти домой. Нет, нет, я должен сделать все, что могу. Надо постараться. Все силы приложу, чтоб молитвой вернуть Мартина.

Уходит и закрывает за собой дверь.

Эндрю. Странный он бывает иногда, наш отец Джон, очень странный. Иногда кажется, будто он совсем ни во что не верит.

Томас. Если тебе нужен священник, почему ты не пошел к нашему приходскому священнику? Он человек здравомыслящий, и его мысли как на ладони. Тебе ведь известно, что епископ недолюбливает отца Джона, если уже много лет держит его в бедном горном приходе, где после последнего голода и выжило-то всего несколько человек. Если такой образованный человек ходит в лохмотьях, значит, на то есть причина.

Эндрю. Да знал я все, когда его звал. Но мне казалось, он сможет сделать для Мартина больше, чем сделал. Я-то думал, он будет служить мессу, тогда Мартин содрогнется и то ужасное, что поселилось в нем, вылезет и с шумом убежит в открытую дверь.

Томас. А как нам потом жить в нашем доме, ты подумал? Такое сойдет для простого люда. А у нас должна быть хорошая репутация, это наш капитал.

Эндрю. Если у Мартина дьявольское наваждение, то от него надо избавляться любыми способами. Но может быть, у мальчика ничего такого нет. Не исключено, он водился за границей с разными компаниями, вот и расшатал свое здоровье. Когда-то и со мной так было.

Томас. Отец Джон говорит, что это похоже на видение или транс, но, по мне, он говорит пустое. Его дело видеть больше, чем видят простые люди, ведь и от меня не укроется трещинка на коже, которую никто другой не приметит.

Эндрю. Если у него падучая, пусть будет падучая – обыкновенная болезнь, которую насылали как наказание на неверующих евреев. Она может поразить одного человека в одной семье и другого – в другой, но не поражает всю семью. Если в семье есть больной, то от остальных требуется лишь не стоять между ним и ветром, или огнем, или водой. А вот ужас-то будет, если это другое, что никого из семьи не обойдет стороной, если это такой транс, как холера.

Томас. Ни в какие трансы я не верю. Некоторым людям просто хочется, чтобы о них говорили, как о чуде. Лучше бы работали поусерднее да не привлекали к себе внимания.

Эндрю. Чего бы мне не хотелось, так это впасть в транс. Обязательно напишу в завещании, пусть мне в сердце, если умру без причины, воткнут кол из падуба, чтобы после похорон я лежал, как следует, и не повернулся лицом вниз. Это ты должен будешь сделать.

Томас. Да хватит тебе, Эндрю, думать о себе, пора о деле подумать. Кузнец уже закончил с оглоблями?

Эндрю. Надо зайти к нему.

Томас. Вот и зайди, да посмотри, чтобы все вышло на славу. Оглобли должны быть крепкими да добротными, ведь их придется покрывать золотом.

Эндрю. Еще золоченые ступеньки и стеклянные стенки, чтобы люди могли заглядывать внутрь и видеть великолепный атлас, а над всем – лев и единорог. Мартин здорово придумал, жаль, не успел довести до конца!

Томас. Пожалуй, лучше я сам наведаюсь к кузнецу. Чтобы все было, как надо. А ты пока займись повозкой во дворе, поменяй покрышки на колесах. (Они идут к двери.) Все посмотри и времени не теряй попусту, ведь только так и можно делать дело.

Они уходят. Отец Джон приводит Мартина.

Отец Джон. Они ушли, и воздух тут посвежее. Посиди тут немного. Теперь ты совсем очнулся, а ведь только что то ли спал, то ли был в трансе.

Мартин. Кто вы? Кто вернул меня обратно?

Отец Джон. Я, отец Джон. Долго же мне пришлось молиться, чтобы ты вернулся.

Мартин. Отец Джон, зачем вы это сделали? Ах, уйдите, оставьте меня одного!

Отец Джон. Ты все еще спишь.

Мартин. Я не спал, все было по-настоящему. Неужели вы не чуете запах мятого винограда? Вся комната пропахла им.

Отец Джон. Расскажи мне, что ты видел? Где ты был?

Мартин. Там были белые кони и белые сияющие всадники. И был один конь без всадника. Кто-то схватил меня и посадил на него, и мы поскакали наперегонки, с ветром, быстрее ветра...

Отец Джон. Обычная фантазия, Многие бедняки видят такое.

Мартин. Мы скакали и скакали и оказались рядом с душистым садом. Там были ворота. А вокруг пшеничные поля и виноградники, какие я видел во Франции, с тяжелыми гроздьями винограда. Я подумал, что нахожусь на Небесах. Потом наши кони превратились в единорогов, и они принялись, крушить и топтать виноградники. Я попытался их остановить, но у меня ничего не вышло.

Отец Джон. Вот это странно, это странно. Что бы это значило? Где-то мне пришлось слышать о monoceros de astris, звездном единороге.

Мартин. Они топтали пшеницу, давили ее на камнях, а потом уничтожили все, что осталось от виноградников, топтали, ломали, крушили их. Я чуял запах вина, оно лилось отовсюду – но вдруг все стало как в тумане. Не помню. Было тихо. Кони и люди застыли на месте. Мы ждали приказа. А был ли приказ? Мне хотелось услышать его, но кто-то тащил меня, тащил меня прочь. Я уверен, что приказ был и был взрыв хохота. Что это? Что это был за приказ? Вокруг меня все трепетало.

Отец Джон. И тогда ты проснулся?

Мартин. Как будто нет. Все изменилось – стало ужасным, страшным! Я видел, как топают и топают единороги, но уже не в винограднике. Ах, я все забыл! Зачем вы разбудили меня?